бульваре духовой оркестр штаба командующего Черноморским флотом играл вальс «Майский сон». Офицеры в белых кителях фланировали с дамами в ажурных летних шляпках. Солнце сияло на кресте Владимирского собора, дробилось в зеркальной меди труб, золоте погон, в бриллиантах серег и колье. Город старался забыть о своем военном ремесле. Город старался быть южным курортом, не более того.
Старший лейтенант Михайлов — офицер лет тридцати с небольшой русой бородкой — помог грациозной волоокой девушке сесть в фаэтон.
— На Ипатьеву дачу! — приказал он извозчику и обернулся к спутнице: — Вот увидите, Надежда Георгиевна, брат будет искренне рад нашему появлению. Он доктор и в большой моде. К нему из Киева, Москвы и даже Петербурга едут. Дмитрий практикует таласотерапию — лечение морем. Да-да, представьте себе: море — лучший лекарь! Все эти нервы, мигрени, астмы и прочие городские болезни море развевает, как ветер туман. Поживете с недельку — и сами убедитесь…
Михайлов и Надежда Георгиевна пробирались меж прибрежных камней по неровной тропе. Глухо шумел прибой.
— В этом вечном биении волн, уверяю вас, — придерживая локоть девушки, говорил Михайлов, — не меньше смысла, чем в нашей людской суете. Море — существо живое: оно дышит, пульсирует, сердится, ласкается, гневается… Наконец, оно неравнодушно к прекрасному. У моряков есть поверье: шторм стихнет, если перед морем предстанет обнаженная женщина. Недаром носовые фигуры старинных парусников делали в виде красавиц с открытой грудью…
Две деревянные резные нимфы поддерживали балкончик двухэтажной дачи, словно бушприт. Это и был загородный дом приват-доцента медицины Дмитрия Михайлова. Легкое ажурное строение утопало в зелени форосских кипарисов.
Веранду с видом на море заливало летнее солнце. За овальным столом весело обедали оба брата (моряк и врач), Надежда Георгиевна и настоятель форосского храма отец Досифей. Приват-доцент — молодой, но уже полнеющий мужчина в белом пиджаке и пикейном жилете — привстал из-за стола и погрозил вилкой в распахнутое окно веранды:
— Активнее, господа, активнее!
Там, в мелководном бассейне, приседали, вздымая сонмы брызг, две тучные купчихи в полосатых купальниках с рюшечками и оборками. Вместе с ними сгонял жир и некий толстяк, придерживающий на лысине кок начесанных из-за ушей волос. Все трое не сводили глаз с гипсовых фигур нагой Психеи и Амура, служивших им немым укором.
Отец Досифей, могучий бородач с крестом на анненской ленте, с благодушной укоризной пожурил Михайлова-моряка:
— Хоть бы в день венчания отложили бы свои опыты!
— Ну как можно отказаться от эксперимента, когда он, собственно, и есть мой главный свадебный подарок?! — воскликнул Михайлов. — Видите ли, Наденька, отец Досифей, сам в прошлом моряк и даже портартурец, любезно разрешил нам установить в своем храме аппаратуру. Конечно, не без риска для своего положения… Но мы, кажется, ни разу не подвели его. Никто о том не знает. Все опыты проводим по ночам. Это наша маленькая общая тайна. Дело в том, что церковь стоит высоко на скале и обращена к морю так, что ее своды, словно огромная каменная раковина, вбирают в себя неслышимые нами звуки…
Все невольно посмотрели туда, где на обрывистом утесе белели стены форосского храма. От его алтарных апсид ниспадала горная круча. Бело-золотая церковь как бы парила над приморским распадком, нет — возносилась в небо со всеми своими пятью куполами и восемью золочеными луковками. То было лучшее в мире место для молитв — между небом и землей. То было еще одно — восьмое, наверное, чудо света.
— Да-да, у моря есть свой голос, — продолжил трапезу и рассказ Михайлов. — Он начинает звучать, когда ветер проносится над волнами. Получается своего рода флейта, которая за сотни миль предвещает, к примеру, дельфинам или чайкам, шторм, непогоду. Наши уши, увы, слишком несовершенный инструмент, чтобы слышать эту флейту. Но вот наше тело, грудь, сердце, череп — все это внимает голосу моря. Впрочем, тут уж судить не мне, а господину приват-доценту, — кивнул Михайлов на брата.
— Николай прав. Но я не владею столь живым слогом. Боюсь, Надежде Георгиевне и без того наскучили все эти опыты, эксперименты, аппараты…
— Нет-нет! Продолжайте! Мне очень интересно. В самом деле!
— Тогда прошу подняться на второй этаж.
В просторном солярии стояли шесть плетеных оттоманок. На них лежали спящие люди: две пожилые особы, совсем юная девушка, два бородача средних лет и паренек-гимназист.
— Можете разговаривать громко, — разрешил доктор. — К сожалению, вы их не разбудите. Вот эта женщина спит уже четвертый год, девушка — второй. Молодой человек рискует состариться не просыпаясь. Летаргический сон подобен смерти при жизни. Глубинные неврозы. Механизм этих явлений пока еще не доступен науке. Но мы с братом надеемся все же пробудить этих несчастных, вернуть к жизни. У нас могущественный союзник — море. Надо только найти с ним общий язык…
Дальнейшие пояснения доктор давал по пути в храм на скале. Все четверо с трудом взбирались по узкой крутой тропе. Порывистый ветер трепал их одежды. Надежда придерживала подол длинного платья, и точно так же, невольно копируя ее, придерживал отец Досифей свою рясу. Братья, глядя на них, не смогли удержаться от улыбки.
— Так вот, — продолжал приват-доцент, — поскольку мы, люди, эволюционно вышли из моря и даже носим в своей крови его солевой состав, мы, как бы далеко не расселялись по суше, сохранили со своим пращуром — океаном — биологическую связь. Наши сосуды, сердце и прежде всего нервы, психика очень отзывчивы на «голос моря».
— Но почему же мы не слышим его? — спросила невеста Михайлова.
— Да потому, что море говорит с нами на очень низких частотах. Представьте себе орган, у которого басовый регистр продлили до такой степени, что вместо ревущего баса слышен только могучий гул, потом пропадет и гул, останется лишь ощущение тягостной тревоги. Вот это и будет неслышимый, но реально воздействующий на нас иерозвук[21].
— Мы назвали его так, — перебил брата старший лейтенант, — в честь легендарной иерихонской трубы, от звука которой рушились стены крепостей.
— В сильные бури иерозвук идет далеко от моря. Он проникает сквозь самые толстые стены и, неслышимый, заставляет людей, казалось бы, беспричинно, тосковать, тяготиться, слабых душой сводит с ума, а то и вовсе заставляет наложить на себя руки. И это не предположение, а довольно строгая статистика.
— Глас моря — глас божий, — назидательно вставил свое слово отец Досифей. — Море сиречь ипостась Господа, и потому оно разумно карает грешников…
Он достал из-под рясы связку ключей и стал открывать дверь в трапезную.
— Погодка что надо, — сказал Михайлов, оглядывая быстро несущиеся облака, которые едва не цеплялись за крест храма. — Море от
