куртка, которую несколько лет назад мама привезла мне из Турции, джинсы и сапоги. Все было старое, разношенное, не стесняющее движений. Из дома я ушел, ни с кем не попрощавшись. Сел в машину и откинул голову назад.
– Черт, – вслух сказал я. – Черт, черт, черт.
Я достал из бардачка маленькую записную книжку с ручкой, прикрепленной к ней резинкой, и нарисовал человеческое лицо. Не мужское и не женское. С широко раскрытыми глазами. От каждого глаза спускались по щекам тоненькие линии, как будто этот человек только что проснулся.
12
Было уже половина второго ночи, когда я подъехал к бывшему складу в Яффе. Дверь была не заперта. Я вошел внутрь и в слабом свете, сочившемся с улицы, разглядел разметавшуюся по кровати Рели. Одной рукой она прикрывала себе глаза, вторая, соскользнув с кровати, свешивалась вниз; пальцы были широко расставлены, словно в безмолвной мольбе. Она повернулась во сне, и темные волосы упали ей на лицо. Одна прядь почти коснулась полуоткрытых губ. Я протянул руку и откинул ее. Услышав позади себя шорох, я обернулся. Вначале я видел только красное искрящееся пятно. Жаки сидел на полу и курил. Запах никого не обманул бы – марихуана. Жестом я указал ему на дверь. Мы вышли на улицу и заперли ее за собой. Лил дождь, и тяжелые капли падали на лицо и стекали за шиворот. Не говоря ни слова, Жаки протянул мне косяк. Я сделал пару затяжек. В жизни я курил траву всего несколько раз, один или в компании с Кравицем. Но не было смысла продолжать изображать святого. Да и вообще ни в чем больше не было смысла.
– Что слышно?
– Завтра все закончится.
– Не слышу радости в твоем голосе.
– А ее и нет.
Мы помолчали. В одном из домов напротив заиграли джаз. Это была не запись. В последние годы в этот район переехало много молодых музыкантов, и двое сейчас играли на гитаре и на саксофоне. Играли они хорошо, даже очень. Мне понадобилось несколько минут, чтобы узнать мелодию. Ян Гарбарек и Эгберто Гисмонти, последний альбом. Я не очень-то разбираюсь в джазе, но у меня когда-то была подружка, которая ставила его всякий раз, когда мы занимались любовью. Мне вдруг захотелось послушать их с более близкого расстояния.
– Люблю эту тему, – произнес Жаки.
Я изумленно уставился на него:
– Ты ее знаешь?
– Ты помнишь, что я три года провел в Нью-Йорке?
– Конечно. Ты работал на шайку Рувена Мизрахи с Ист-Сайда.
– Это по ночам. А вечерами я играл в гарлемских клубах. – Он тихонько рассмеялся. – Они думали, что я мулат.
– И на каком инструменте ты играешь?
– На бас-гитаре.
– Давно?
– С двенадцати лет. В нашей школе для дефективных учителя считали, что музыка – прекрасный способ уберечь нас от влияния улицы. Это была ошибка, но я научился играть на бас-гитаре.
Я понимал, что, если бы не марихуана, он ни за что не рассказал бы мне этого. В Жаки было скрыто гораздо больше, чем казалось на первый взгляд. До меня вдруг дошло, что я совсем его не знаю. Как и все остальные, впрочем. Он был из тех, кто не спешит раскрываться.
– Давай сходим туда.
– Куда?
– К музыкантам.
Я не стал дожидаться ответа. Просто зашагал в том направлении, и минутой позже Жаки догнал меня. У подъезда он бросил:
– Ты с приветом, Джош. С большим приветом.
Я не ответил. Поднялся по лестнице и постучал в дверь. Нам открыла невысокая красивая блондинка в круглых очках а-ля Джон Леннон, на вид не старше девятнадцати. На ней были широкие индийские штаны из голубого шелка и белая футболка, доходившая почти до колен.
– Да?
– Прошу прощения. Мы проходили мимо, услышали музыку и подумали, нельзя ли нам послушать ее поближе.
Она не стала задавать вопросов. Просто широко распахнула дверь и вернулась в гостиную. Мы последовали за ней. На полу, обнявшись, лежали две молодые пары. У стены сидела девушка и простым карандашом делала в альбоме для рисования наброски. В центре комнаты стоял бородатый парень с длинными волосами, схваченными на затылке синей резинкой, и с закрытыми глазами играл на саксофоне. Рядом с ним, на маленьком стуле, сидел гитарист, перед которым стоял пюпитр с нотами. Блондинка присела рядом с музыкантами. Наверное, мы показались им странной парой: огромный неуклюжий мужчина старше их лет на десять и маленький живчик, будто явившийся прямиком из фильма Дино Де Лаурентиса про итальянскую мафию. Гитарист приветственно подмигнул нам и продолжил играть. Остальные улыбались нам с ленивым, но неподдельным дружелюбием. Жаки достал из внутреннего кармана плаща несколько косяков и угостил присутствующих.
– Джош?
– Что?
– Ты не хотел бы провести эту ночь с Рели?
– Нет.
– Почему?
– Долго объяснять.
Тем временем музыканты оставили основную тему и перешли к импровизации, попеременно солируя. Блондинка нагнулась, сняла очки, извлекла из-под груды цветастых подушек флейту и присоединилась к дуэту, выводя орнамент высоких и чистых звуков. Жаки не мог оторвать от нее взгляда. Он смотрел на нее так пристально, что спустя несколько минут она, продолжая играть, подняла ресницы, прикрывавшие огромные каре-зеленые глаза. Их взгляды буквально прижимались друг к другу. Я откинулся назад, дав себя поглотить дурманящей смеси музыки, любви и дыма, и незаметно уснул.
Проснулся я с ощущением, что кто-то на меня смотрит. Я поднял голову, и Жаки улыбнулся мне. Он опирался на локоть и курил. Под одним с ним одеялом лежала, обнажив плечо, маленькая блондинка, которая и во сне обнимала его. Вся вчерашняя компания сидела, склонившись над голубой доской настольной викторины. Они отвечали на вопросы по теме «Кино».
– Кто играл с Чарли Чаплином в «Огнях большого города»? – спросил бородатый саксофонист.
– Вирджиния Черрилл, – раздался позади меня знакомый голос.
Это был Кравиц с его самодовольной ухмылкой.
– С каких пор ты стал специалистом по кинематографу?
– Кто-то же должен быть образован. Не могут все быть невеждами.
– Будь я таким же коротышкой, как ты, тоже старался бы отыграться на чем-нибудь еще.
– С такими жировыми отложениями, как у тебя, я бы отыгрывался на всем подряд.
– Зараза.
– Вот видишь! Я оскорбляю тебя интеллигентно, с тонкой насмешкой, а ты способен только ругаться. Еще немного, и ты, чего доброго, полезешь в драку.
Я пытался придумать достойный ответ, но по утрам мне трудно блистать остроумием.
Как всегда, этот обмен идиотскими любезностями доставил нам обоим удовольствие. Я потянулся и взглянул на часы. Десять утра. За окнами мягко светило солнце. Дождь наконец-то прекратился. Я бросил взгляд на Жаки. Он сосредоточено гладил светлые волосы, разметавшиеся у него
