— Oui, — буркнул Анри.
Нелл вышла из кабины, и грузовик тут же тронулся и медленно, невыносимо медленно, поехал прочь, увозя свой секретный груз.
— Мадам виконтесса, — Нелл произносила слова по-французски с присущей ей грацией, хотя все ее тело болело от долгой поездки, и она мечтала о ванне. — Мои извинения. Мой дворецкий не должен был оставлять вас на улице.
— Так захотели дети, — равнодушно отрезала Элизабет де Шамбур. — На самом деле мы думали, что вас нет дома, и уже собирались уходить. Могу я представить вас своим друзьям? Графиня де Луденн — Джулиан де Кайпер, из Голландии.
Один из мужчин, самый старший, как показалось Нелл, протянул ей руку:
— Enchante[90].
— …и его двоюродные братья — Мойзес и Эли Лёвен.
Эти двое просто кивнули. Никто из них не подошел к ней.
— Мистер де Кайпер приехал со своей семьей. Он и Лёвены прибыли на корабле два дня тому назад в порт Ле-Вердон, сбежав из Амстердама от немецкой армии.
— Значит, им повезло, — сказала Нелл.
— Джулиан и Мойзес старинные друзья моего мужа, — неожиданно Элизабет де Шамбур перешла с французского на английский. — Я не могла не принять их, когда они объявились на пороге моего дома. Но я привезла их к вам, Нелл, потому что мне нужна ваша помощь. Не буду скрывать, я — на грани отчаяния.
— Понимаю, — Нелл изучала лицо виконтессы. — Они… евреи?
Виконтесса кивнула. Всем было известно, что она, в отличие от своего мужа, происходила из благородного французского рода и была христианкой.
— Банкиры самого высшего уровня. У барона большое количество сделок с ними.
Барон. Нелл почувствовала озноб — следствие бессонной ночи или, может быть, сила воспоминания: когда она видела его в последний раз, барон Филипп де Ротшильд гонял на «Бугатти» с предельной скоростью на гонках в Ле-Мане, руки на руле, на губах сардоническая улыбка. Он был совершенно бесшабашным, очаровательным интеллектуалом, любителем собак и женщин, который шагал по созданному им поместью в плаще рыцаря. Он был вторым сыном в семье известных английских банкиров, и Нелл однажды видела его мельком на скачках в Эскоте. Но она не была знакома с ним лично и не была вхожа в круг его приближенных. И хотя ей было безразлична Элизабет де Шамбур, она многое бы дала за возможность уделить Филиппу де Ротшильду пару часов. Ни один человек в этом мире — хоть через триста лет — не мог сравниться с бароном.
— Где сейчас ваш муж?
— В Париже. Он предложил свою помощь Рейно. Они не позволят ему уехать теперь, когда наступает немецкая армия… А ваш муж? Граф?
— На фронте, — Нелл ответила медленно. — Барон знает, что вы здесь? Препоручаете его друзей заботам малознакомого человека?
Взгляд Элизабет де Шамбур стал надменным, как будто ее обидел ответ Нелл, и она собиралась немедленно уехать на своем «Роллс-Ройсе», но затем она покачала головой.
— Он думает, что я оставлю их в Мутоне. А там моя дочь, она еще так молода! Если нацисты захватят Париж, они захватят и Мутон. Вы знаете, что они это сделают. Они забирают все, что принадлежит… евреям.
— И если вы будете укрывать беженцев, вам не поздоровится, — медленно произнесла Нелл. — А в Луденне их никто искать не будет. Это не такая добыча, как Мутон-Ротшильд. Да к тому же река — рядом, если ваши друзья задумают бежать.
— Вы все понимаете! — воскликнула женщина и схватила Нелл за руку. — Я знала, что вы поймете.
— Неужели? — она посмотрела на молчаливую группку мужчин: по выражению их лиц она поняла, что они прекрасно знают английский и сообразили, что их продают. — У меня есть цена. За мою помощь.
— Что же это?
— Рабочие. Мутон и другие поместья — Латур, ваши родственники в Лафит, Майлы в Лаланд — разобрали оставшихся рабочих и никого нам не оставили. В этом проклятом месте я не могу найти ни души. Коммуна Сен-Изанс опустела.
— Но до урожая еще далеко!
— Мне нужно сцедить вина. Улучшить их. У меня масса работы в бродильне, а занимаемся ей только я и еще трое.
Женщины смотрели друг на друга, ни одна не желала уступать. Элизабет де Шамбур поджала губы.
— Вы, англичане, — сказала она жестко, — ничего не делаете бескорыстно.
— Как и банкиры, — Нелл улыбнулась троим мужчинам, дети бросали камушки в ее осушенный фонтан. — Принимайте мои условия, виконтесса, или мы не договоримся.
Глава двадцать седьмая
На ней был серый шерстяной костюм, который подарил ей Мейнбохер[91]после своего последнего показа прошлой осенью. Костюм не очень соответствовал майской погоде, но он был шикарный и, по мнению Салли, очень подходил для того, чтобы следовать за катафалком.
Она стояла на тротуаре перед парижским моргом, пристально глядя на длинную черную машину с квадратной задней частью и тонированными стеклами, на ее странный груз — куполообразный саркофаг, похожий на громадную сигару — там лежал Филипп, нашпигованный в морге всевозможными химикатами, бесстрастный, с закрытыми глазами. Она представила, каким он был вечером того понедельника — с застывшим взглядом, полным ужаса от спектакля, который устроила ему Смерть. Или она представляла Филиппа в этом сигароподобном ящике: руки сложены на груди, словно в молитве, отсутствующее выражение на лице. Оба воспоминания были одинаково далекими и некстати. Душа Филиппа оставила тело, словно пару старых брюк, и уплыла.
Ночью (с понедельника она редко спала по ночам, всего час или два) она ощущала его шепот, назойливый, словно комар.
Салли. Салли. Обрати внимание, Салли.
— На что? — смогла она пробормотать и проснулась в незнакомой спальне, в темноте с осознанием того, что Филиппа больше нет.
Эта война, которая была всего лишь слухом в ту ночь, когда он умер, вдруг разверзлась, словно бездна и поглотила его. Хотя насильственная смерть одного человека в сущности пустяк, когда миллионы были вынуждены бросить свои дома и бежать от войны по дорогам Бельгии и Франции, подставляя под пули собственных детей. Но страшная смерть Филиппа всегда будет довлеть над Салли, ее жестокость не померкнет никогда. Правосудие должно свершиться, и она была готова помочь. Может быть, тогда он перестанет тревожить ее сон.
К обочине подъехала вторая машина, тоже черная и внушительная, с шофером с благодушным лицом и в униформе. Именно в эту машину она должна была сесть вместе с пожилой консьержкой мадам Блум, и именно эта машина должна была отвезти их обеих в Шербур.
Водитель катафалка курил, прислонившись к двери машины. Он обменялся парой любезностей с водителем лимузина, что-то насчет погоды и чертовых немцев, Салли точно не слышала. Один из шоферов был не очень старым, непонятно, как он избежал отправки на фронт, но Салли заметила, что он держит правую руку у груди, словно она плохо двигалась, и Салли представила, как рана, полученная им в двадцатые годы, привела к тому, что теперь он вынужден возить умерших.
