такие формы, что мама не горюй.
В 1901 году в одном из номеров газеты «Курьер», в разделе судебной хроники, была напечатана статья под названием «Дело студента Мищенко». Обвиняемый был студентом Московского университета и сыном некоего профессора-филолога из Казани. И обвинялся он ни много ни мало — в попытке жестокого убийства.
Дело было так. Вечером 22 февраля двадцатилетний студент Лев Мищенко без видимых причин стрелял из револьвера в своего родственника Александра Крушинского, намереваясь его убить. После чего, выбежав из квартиры в ужасе, он прямиком двинулся в полицейский участок и дал признательные показания. Это удивительно, но, выстрелив практически в упор, он едва ранил Крушинского, который рассказал, что тот с недавних пор стал оказывать знаки внимания его жене, из-за чего, вероятно, и произошел этот инцидент.
Преступник не отрицал как своих намерений убить Крушинского, так и симпатий к его супруге. Будучи вхож в их семью, в какой-то момент он счел, что женщина тяготится своей жизнью, и он решил избавить ее от этой печальной участи, застрелив ее мужа, который, с его слов, плохо с ней обращался. Вот такая вот незамысловатая история.
Как и положено, велось следствие, опросили свидетелей, в числе которых были потерпевший, его супруга, брат и отец потерпевшего, а также отец самого Мищенко. Преступник оказался человеком, мягко говоря, странным. Со слов отца, он был не лишен некоторых «рыцарских наклонностей» — к примеру, считал, что должен сам зарабатывать себе на хлеб, а его в это время заставляли поступать в университет; хотел пойти на войну, чтобы воевать бок о бок с «братьями-китайцами», но ему не позволяли; а тут — на его глазах муж дурно обращается с Екатериной Васильевной (а именно так звали виновницу конфликта), поэтому он решил вмешаться и защитить ее таким изощренным способом… Между прочим, в ходе следствия он заявил: «Мысль об убийстве у меня мелькнула неожиданно и странно. Я решил, что ее нужно освободить, что она погибает».
В речах, которые подсудимый толкал на суде, частенько звучали слова «угнетение», «равноправие», «справедливость», что говорило о его революционных настроениях и склонности к откровенному террору. Кстати, любопытный факт: незадолго до этого события Мищенко ранил сам себя выстрелом из револьвера в левый бок, две недели болел, но причину этого поступка не смог объяснить родным. Они объяснили это неровностями его характера и патологической сентиментальностью.
Потом преступник, как и положено, каялся, сознавался, что испытывал муки совести от того, что выстрелил человеку в затылок, но терзался недолго, убедив себя в том, что его цель оправдывала средства.
Ему еще повезло, что в результате он был признан невменяемым и определен в сумасшедший дом. А мог бы, между прочим, и на каторгу загреметь…
Глава 10
Два московских бала
Я провожу, говорит, время с крайним удовольствием; барышень, говорит, много, музыка играет, штандарт скачет.
Гоголь
(М. Загоскин)
Во второй главе этих записок я намекнул мимоходом о ложном понятии, которое многие из петербургских жителей имеют о Москве. Москва, по мнению их, конечно, большой город, но город решительно провинциальный, в котором вы должны непременно подвергаться разным лишениям, весьма чувствительным для человека, привыкшего ко всем удобствам и роскоши петербургской жизни. Да это бы еще ничего, — пускай бы уж они думали, что в Москве, точно так же, как и в Новгороде или в Архангельске, все порядочное должно выписывать прямо из Петербурга; но эти господа полагают даже, что большая часть жителей Москвы, и среднего и высшего класса, имеет на себе какой-то особый отпечаток, что почти все москвичи сплошь Фамусовы, Репетиловы, Молчалины и Загорецкие. Я должен, однако ж, сказать, что этот образ мыслей принадлежит почти исключительно только тем, которые никогда не бывали в Москве, и весьма редко встречается у людей, живущих в лучшем обществе; но зато ступайте к какому-нибудь петербургскому старожилу, который во всю жизнь свою не видал ничего выше Пулковской горы и живописнее Парголова, у которого свой дом на Песках, в Коломне или у Таврического и который, нанимая каждое лето избенку на Петербургской или Выборгской стороне с тридцатью квадратными саженями болота и пятью тощими березками, воображает, что живет на даче; заговорите с ним о Москве, и вы увидите, что он в грош ее не ставит, а особенно с тех пор, как появилась на сцене комедия Грибоедова. Как будто бы есть в целом мире такой город, в котором не нашлось бы дюжины две комических лиц, и как будто бы эти лица должны быть непременно представителями и образчиками целого общества? Конечно, Москва во многом не походит на Петербург, но это вовсе не оправдывает мнения тех, которые воображают, что она отстала от него целым столетием. Разумеется, Москва, как и всякий большой город, имеет свою собственную физиономию: в ней еще сохранились кое-какие предания старины, некоторые общественные и религиозные обычаи, неизвестные в нашей северной столице. Вы встретите в ней оригиналов, которых, может быть, не увидите в Петербурге. Вам попадется иногда на Тверском бульваре отчаянный франт в таком фантастическом наряде, что вы невольно остановитесь. Вероятно, вы не увидите также на Невском проспекте какого-нибудь барина в уродливом картузе собственного изобретения, или в пальто, похожем на широкую юбку с рукавами, или в шляпе величиною с открытый зонтик. В Петербурге даже и в крещенские морозы все ходят в обыкновенных круглых шляпах, а в Москве зимою носят бобровые каскеты, эриванки и круглые шапки с кистями, похожие на греческие фески. Конечно, это несколько напоминает Азию, да зато голове тепло и уши не зябнут. Что ж делать, мы, москвичи, народ смирный, по большей части отставные, живем на покое — так где нам воевать с морозом. Теперь я спрошу всякого: неужели эти мелкие и ничтожные особенности что-нибудь значат? Неужели Москва не может быть таким же просвещенным городом, как и Петербург, потому только, что в ней побольше пестроты и разнообразия? Поверьте, не только Москва, но и провинции наши вовсе не походят на то, чем они были лет сорок тому назад. Тогда — о, тогда, конечно, московское общество отделялось резкими чертами от петербургского; но это время прошло и, вероятно, уж не воротится. Я давно живу на свете, так помню эту старину. Я не забыл еще того времени, когда существовало в Москве старое поколение коренных русских бояр, когда граф Ш., граф Р., князь Д., граф О., граф С. и некоторые другие были по праву представителями московской аристократии.
