говорю всего лишь о необходимости создать условия. У тех детей, кто готов, пусть это случится, а у других это произойдет в другое время. Ничего страшного…
— Ну вот и попробуй разработать такую программу, — прервал я его.
Получилось немного грубо, и все от неловкости замолчали. Мне самому тут же сделалось стыдно за свою несдержанность. Несмотря на то что я считаю себя человеком достаточно мягким и даже деликатным, порой это совсем не так. Не знаю, что на меня находит, но я могу быть довольно резким. Конечно, всегда была причина, и теперешняя моя реакция на фантазии Пети была связана с раздражением от незнания, как собрать такую программу, а ведь я много думал над этим.
Я постарался смягчить ситуацию и, обращаясь уже ко всем, предложил:
— Давайте попробуем сделать что-то такое. Давайте подумаем.
Мы дошли до цитадели, до единственной ее сохранившейся стены с аркой. В дымке она казалась неким таинственным архаическим порталом, хотя я уверен, что и без тумана она смотрелась так же загадочно и притягательно. Стена выглядела совершенно: точно так же, как сегодня воспринимается римский Колизей или Венера Милосская. Ведь никому не приходит в голову достроить Колизею разрушенную сторону, а Венере приделать руки. Они и так безупречны, и их нарушенная целостность нисколько не преуменьшает степень вызываемого у людей потрясения. Впрочем, ученые пытались проводить виртуальные реконструкции, но это сугубо научный интерес.
«Где мы?» и «Зачем мы?» — эти вопросы не случайно возникли здесь, на плато, в окружении древних развалин и вблизи пещерного монастыря. Нужна такая встреча, чтобы что-то случилось, чтобы внутри что-то сдвинулось. Я снова вспомнил про идею механического театра бывшего начальника методотдела. «А что, если начать самим делать нечто похожее? — думал я. — Но что, что?..»
Мы воссоединились с коллегами за цитаделью на другой стороне плато. Было забавно видеть приближающуюся группу. Высокая крупная фигура директора возвышалась над всеми остальными — ни дать ни взять Петр Первый в окружении свиты; он шел под руку с Вандой. Рядом семенила кругленькая Эльвира, не упускавшая случая лишний раз побыть в кругу администрации. Ей было важно, чтобы все видели и понимали: она приближена к этим двум монаршим персонам. За ними шли Тамара и Фируза, которые о чем-то жарко спорили или ругались. Следует отдать им должное: несмотря на острейшие конфликты между ними, когда дело казалось отношений с окружающими, они стояли горой друг за друга. Агнесса Карловна и Виталий Семенович, напротив, мило беседовали, впрочем, как и всегда. За долгие годы знакомства, еще с молодости, им, пожалуй единственным во Дворце, удалось сохранить безупречную дружбу. Предпоследней шагала Зина Дрозд. Она специально не пошла вместе с нами, но и в другой компании была лишней. Но кто, в конце концов, виноват в этом? Замыкал процессию выдохшийся Толик.
Горовиц пребывал в замечательном настроении.
— Ну что, упыри, как прогулка? — спросил он. — Толя, куда дальше идти?
— Осталось посмотреть еще несколько последних пещер, — ответил взмокший Цаплин.
Когда в детстве мальчика часто цепляют за то, что он слаб, не вынослив, не смел, поневоле разовьется комплекс. У Толика это приняло форму неизбывного желания доказывать, что он — мужчина. Все свое львиное упрямство, которым парень был богато наделен от природы, он бросал на подтверждение своего мужества и отстаивание правды.
«Последние пещеры» находились на самом краю плато. Своими большими глазницами они очень походили на бойницы какого-нибудь форта, как будто сама гора была крепостью, а здесь располагалась главная командная точка. На крыше этого природного бункера получались самые лучшие фото. Снова эффект комбинированных съемок. Сюда забрались абсолютно все, даже Агнесса Карловна, которая, распахнув руки, изображала парящую птицу.
Я обратил внимание, как все позируют. Директор, например, просил снимать его так, чтобы был виден грандиозный масштаб за его спиной. А Рита, напротив, просила делать снимки ближе: «Ведь издалека совершенно не видно лица», — справедливо замечала она. Наша Рита поставила рекорд по количеству фотографий в немыслимых позах, которые выглядели бы гораздо эффектнее, снимайся она в купальнике. Витька совсем не умел улыбаться в объектив, а вот Ванда на всех фото получилась хохочущая и смешная, как настоящая Ша-У-Као. Я уже писал о ее даре клоунессы, и камера, безусловно, чувствовала это, каждым новым снимком подтверждая мою догадку. И вроде бы она ничего такого не делала, специально не гримасничала и не кривлялась, но всегда выходила очень забавно. Среди нас были и те, кто совсем не любил фотографироваться, — Петя, Зина и Виталий Семенович. И все же с Порослевым получилось довольно много снимков: он постоянно куда-то лазил, забирался, стоял на самом краю, и потому попал во многие объективы.
Это был замечательный день. День, когда я смутно ощутил, что должен перестроить заново методотдел, а может, и весь Дворец.
На обратном пути мы закатили настоящий пир в придорожном кафе, а затем возвращались через Ай-Петри. Спуск был нашим последним испытанием в этот день. Уже стемнело, многие погрузились в дрему, а всем неспящим бесконечные повороты серпантина под звуки виолончели из динамика автобуса кружили голову.
Глава XVIII, повествующая о кратковременной романтической связи начальника методотдела с одной сладкоголосой певуньей
Я знаю, что произвожу впечатление человека скромного, живущего методически правильной, размеренной жизнью. Иной коллега или сосед по дому скажет: «Да он вполне в рамках, ничего такого», а кто-то совсем безбашенный и вовсе махнет рукой, дескать, пресный, не способный к отчаянным поступкам, ну, совершенно не Че Гевара. Все, безусловно, так. Однако это только часть правды про меня. История с певуньей обнажает мою вторую, внерамочную сущность, хотя все тот же бунтарь, качая головой скептически скажет: «Детский сад».
Все началось с того, что в одно июльское воскресенье я прогуливался по набережной. По воскресеньям я всегда занимался домашними хозяйственными делами, и вечером была весьма уместна небольшая прогулка. Те же звезды набережной, те же туристы и «какобычность» окружающего на этот раз навели на меня тоску. Я уже было засобирался домой, но вдруг мое внимание привлекла девушка в яркой одежде у памятника Горькому. Слегка пританцовывая, она что-то пела, но что именно, не было слышно. Персонаж был новый, и я решил подойти поближе, чтобы затем добавить его в свою коллекцию.
«Азиатка? Похожа на филиппинку или на таитянку с картин Гогена», — подумалось мне. Абсолютно точно, я не видел ее здесь прежде. Довольно звонким, но не годящимся для выступлений голосом она пела какую-то чушь из российской поп-музыки. Девушка пела без всякого аккомпанемента, если не считать двух маракасов.
