лень, что выдавало в нем первые признаки приближающейся старости. За ним, как по команде ринулись Михайлов и Коржик. Уже выходя из лифта, нос к носу встретились с двумя прапорщиками, тащившими под руки плачущую навзрыд секретаршу Греха. За ними, чуть ли не строевым шагом топал Рудов.
— Что вы с ней сделали?! — изумленно воскликнул Афанасьев.
— А-а-а, Валерий Василич?! А мы уж вас потеряли. Вот иду вас искать. Там к вам уже очередь собралась. Жаждут лицезреть. А с этой «доздрапермой» ничего не случилось, просто культурологический шок, когда узнала, как в ее услугах нуждается анадырская горадминистрация.
— И куда ее сейчас волокут?
— Сначала домой — за вещами. Потом на Кубинский аэродром, а там, на ближайший транспортник, благо они часто туда летают, и «здравствуй, Берингово море!», — не слушая вопли длинноногой девицы, зло ощерился генерал-полковник.
— А законно ли это? — усомнился Валерий Васильевич. — Не перегибаем ли мы палку?
— Положения статьи седьмой Закона о «Военном положении» полностью укладываются в мои действия. На память не жалуюсь, могу процитировать, — обиженным тоном заявил Рудов, — «Часть вторая статьи седьмой. На основании указов Президента Российской Федерации на территории, на которой введено военное положение, применяются следующие меры: пункт шестой, привлечение граждан в порядке, установленном Правительством Российской Федерации, к выполнению работ для нужд обороны» и пункт восьмой «запрещение или ограничение выбора места пребывания либо места жительства».
— Так это про военное положение, а не чрезвычайное, — опять засомневался Афанасьев.
— Не-не-не! — замотал головой Рудов. — Ты меня на противоречиях не лови! Сам же только вчера на всю страну заявил, что, мол, мы де находимся в состоянии необъявленной войны. А основанием для ввода режима военного положения является в том числе на основании пункта 6 ст.3 того же закона засылка наемников, осуществляющих акты применения вооруженной силы против Российской Федерации равносильных актам агрессии. А актами агрессии, по той же статье, могут признаваться акты применения вооруженной силы против суверенитета, политической независимости и территориальной целостности страны или каким-либо иным образом, несовместимым с Уставом ООН.
— Ну, все-все, — замахал на него руками Афанасьев, — уел ты меня, пунктик, уел. Кто там, кроме задержанного, меня ожидает?
— Пойдем, сам посмотришь.
II
В небольшой приемной, кроме помятого и всклокоченного, но все еще хорохорящегося Греха сидели двое: пожилой генерал-лейтенант бравого вида и еще более пожилой гражданский — сухой и прямой как палка, с ехидным выражением на испещренном морщинами лице. Генерала Афанасьев узнал сразу. Это был Иванов из группы инспекторов при Министерстве Обороны. Обычно его посылали возглавлять ту или иную комиссию по принимаемым на вооружение новым образцам. Афанасьев сразу вспомнил, что велел тому явиться на прием, как только прибудет с полигонных испытаний «вундервафли», сотворенной на холодных и скалистых берегах Новой Земли. Второй старик был ему не знаком. Хотя он его определенно где-то уже видел. Уж больно характерная была у того улыбочка. «Ах, да! Это кажется какой-то там профессор, один из изобретателей чуда-оружия. Наверняка прибыл для того, чтобы выбить под свой проект дополнительное финансирование» — недовольно подумал он. При его появлении оба встали. Но по-разному. Иванов — как мячик, несмотря на свой возраст и комплекцию, а профессор — с достоинством и солидностью — будто милость оказывал.
— Знаю-знаю, товарищи, — скороговоркой начал Афанасьев и, махая рукой прерывая начавшего было докладывать о прибытии Иванова, — но вы уж простите меня. Тут у нас дела завелись срочные и неприятные, а разговор с вами требует большей обстоятельности и вдумчивости. Так что, не взыщите, товарищи, и обождите еще какое-то время. Сходите пока в буфет. Он тут недалеко. Все равно раньше чем через полчаса я не освобожусь, — озаботился он их желудочным состоянием. — Ведите задержанного в кабинет, — обратился он уже к охранникам и проследовал за ними. Рудов тоже захотел поучаствовать в предстоящей беседе. Михайлов и Коржик остались в приемной. Борисыч занял место секретаря за пустующим столом, где и расположился с относительным комфортом, а Коржик. Как всегда скромно присел на рядом стоящий стул.
Войдя в кабинет, Афанасьев бросил опять коротко охране:
— Снимите с него, — кивнул на банкира, — наручники, авось не сбежит.
Сел во главе стола. Рудов присел на диванчик возле окна, закидывая ногу на ногу и щурясь, как деревенский кот на солнышко. Как и все представители «ЛГБТ-меньшинства», Грех имел изнеженные повадки холеного тела, поэтому долго массировал опухшие от «браслетов» ручонки. Афанасьев не мешал, молча наблюдая, как медленно приходит в себя существо, причисляющее свою персону к высшим слоям мирового сообщества. Наконец ему надоело ожидание, когда банкир заговорит первым.
— Ну и что вы мне скажете — дитя греха и порока?! — скаламбурил Афанасьев, а Рудов с дивана гыгыкнул, понимая истинную подоплеку грубоватой шутки.
— Ничего я тебе не скажу, убийца, узурпатор и вообще — унтер Пришибеев,[53] — криво усмехаясь и при этом, пытаясь вальяжно развалиться на стуле, ответил Грех, уже окончательно оправившийся от первоначального шока.
— Приятно иметь дело с человеком когда-то читавшим Чехова, — ни один мускул не дрогнул на лице Верховного, — вот только я во-первых, не припомню, когда это мы с вами водили дружбу, чтобы мне тыкать, а во-вторых, отвечу тебе словами одного из русских монархов, так вами нелюбимого «захочешь лаять для забавы, — тебе во честь или во славу, а нам бесчестие…»[54] Поэтому я не стану опускаться до вашего лексикона и платить вам той же монетой. Мне глубоко безразлично ваше отношение к моей персоне. Передо мной, как перед главой государства стоят лишь два вопроса: откуда и от кого пришел к вам приказ о начале саботажа, и каким образом и в какие кратчайшие сроки можно ликвидировать это безобразие?
— Не я зачинщик этого, как ты выразился «безобразия», а тот, кто, взобравшись на престол власти, по неостывшим телам президента и его соратников, а так же заточивший в казематы представителей всех ветвей власти, попрал все законы, включая этические и моральные, — с вызовом отозвался тот.
— Это, какие же законы я нарушил? Просветите-ка меня, недалекого? — съерничал, начинающий уже не на шутку сердиться Афанасьев.
— Да хотя бы и Конституцию, — брезгливо скривив губы, уточнил прегрешения диктатора банкир.
Тут уже не выдержал и взорвался Рудов, подскочивший со своего места и ухвативший за лацканы пиджака задержанного:
— Ты кто такой, чтобы вообще вякать о Конституции?! В Конституции ясно написано, что Крым — наш, а ты, пес шелудивый, признал это вместе со своим гребаным правлением?!
— Не прикасайтесь ко мне своими грязными лапами! — заверещал Грех, пытаясь отодрать от себя вцепившегося мертвой
