пол. В комнате становится темнее.
Остался один камень.
Я поднимаю его и ощущаю тяжесть в руке, прежде чем направляюсь к Блейкли.
Больше не изображая жертву, она прижимается к стене, вставая. Тонкая рубашка все еще влажная и липнет к ее телу. Она обхватывает себя руками за талию, осторожно наблюдая за мной.
Нас окутывает тьма, почти все источники света потухли. Я толкаю лампочку, проходя под ней, и свет мелькает. Когда я подхожу к Блейкли, ее лицо озаряется, а затем исчезает в тени. Светло, темно. Светло, темно.
Неподвижная тишина в комнате жутковата, постоянное тиканье прекратилось, все, кроме слабого тиканья ее часов на заднем плане.
Когда свет гаснет, оставляя ее в кромешной тьме комнаты, я слышу, как она карабкается вдоль стены. Она направляется к двери, и я обнимаю ее за талию, чтобы остановить бегство.
— Этого ты хотела, — говорю я ей. — Больше никакой лжи. Только суровая, откровенная правда.
Я прижимаю ее спиной к стене и хватаю за плечо, прижимая предплечье к ее груди, чтобы она не могла пошевелиться. Прерывисто дыша, она смотрит на камень в моей руке, прежде чем встретиться со мной взглядом с искоркой вызова.
— Это мой камень, — говорит она, нуждаясь в моем подтверждении.
Прижав руку к ее груди, я поднимаю камень, чтобы она могла его увидеть.
— Который час, Алекс? — у нее перехватывает дыхание от вынужденного глотка воздуха. — Сколько у меня времени до смерти?
Я держу камень высоко поднятым.
— С тех пор, как я сломал свои часы, время здесь больше не имеет значения.
Ее глаза сверкают, и мне интересно, что значит для нее мое признание. Что я потерял всякий здравый смысл, что это действительно конец… для нас обоих?
Я опускаю камень и наблюдаю, как ее глаза закрываются в ожидании удара. Позволяю себе один жадный момент, когда вдыхаю ее захватывающий аромат, запоминаю ее прекрасные черты, прежде чем вложить камень в ее нежную ладонь.
— Остался только один хранитель времени.
Я чувствую, как движется ее грудь, когда она выпускает сдерживаемый вздох. Ее смущенный взгляд перемещается на одинокие часы, висящие на черной стене, а затем возвращается ко мне.
Напряженная улыбка появляется на моих губах.
— Ты знаешь, что тебе нужно делать.
Понимание загорается в ее глазах, черты лица искажаются насмешливой имитацией чувств.
— Алекс… ты сумасшедший.
— Это мы уже поняли.
— Я не могу…
— Я не такой, как ты, — признаюсь я. — Я буду вынужден признать то, что сделал, и меня уничтожит чувство вины. Не знаю, что буду делать тогда… на что я буду способен. Поэтому, у тебя нет выбора.
Она качает головой.
— Я не убийца.
Она прикусывает нижнюю губу, и от этого зрелища у меня кровь закипает в жилах. Когда-то я считал, что она так делает дабы установить контроль над противоположным полом, теперь я с мрачным раскаянием осознаю, что это ее жест неуверенности.
Она не уверена в своих словах.
Инстинкт — это импульс, и я протягиваю руку, чтобы прикоснуться к ней. Я уверенно глажу пряди ее светлых волос, провожу пальцами по ее лицу, приподнимая подбородок. Жажда попробовать ее на вкус в последний раз прожигает меня насквозь.
Кажется, что комната наполняется тяжелым вздохом, когда я прижимаюсь лбом к ее лбу.
— Это именно то, для чего ты создана.
Она отпускает камень, и я ловлю его прежде, чем он падает на пол.
— Неправда, — шепчет она, ее дыхание прерывается.
С каждым порочным желанием я нежно целую ее в лоб, затем прицеливаюсь в часы. Громкий грохот разносится по комнате. Стекло со звоном падает на пол. Серебряный маятник неподвижно лежит в темноте.
Мгновение величественной тишины, когда мерзкое, безжалостное тиканье прекращается, а затем наступает холодная прохлада темноты.
Я смотрю на Блейкли. Облегчение мимолетно отражается на ее прекрасных чертах. Я достаю из кармана связку ключей и вкладываю ключи ей в руку.
— Беги.
На ее лбу появляются складки, а брови в замешательстве сходятся вместе, прежде чем она осознает.
Я достаю стеклянный флакон из кармана и поднимаю его так, чтобы химические вещества внутри отражали свет.
— Алекс?
Ее голос становится приглушенным шепотом, когда я разбиваю флакон о деревянный пол. Хлорат калия и глицерин прекрасно работают в сочетании, но добавление воды действует как ускоритель.
При ударе вспыхивает голубое пламя. Жидкий огонь, раскаленный добела, струится по доскам пола, преследуя все легковоспламеняющиеся материалы и поджигая хижину, как растопку. Пламя сначала синее, затем переходит в красную стену, которая встает между нами.
ГЛАВА 22
ПОБЕГ
БЛЕЙКЛИ
Я вижу глаза Алекса сквозь пламя. Все мое тело парализовано в ожидании. Не знаю, чего боюсь больше: огня или боли Алекса, поглощающей меня, как пустота этой комнаты.
Этот единственный момент колебания и нерешительности будет преследовать меня всю жизнь.
Темная комната освещена огнем, свет почти ослепляет. Я теряю Алекса из виду, и когда жар усиливается, бегу к единственному выходу в комнате.
Огонь захватывает хижину с беспощадной силой, пожирая сухую, потрепанную временем древесину. Стены потрескивают. Густой дым стелется по лестнице, пока я бегу впереди пламени.
В панике хватаю охапку одежды с раскладушки. Прикрывая нос и рот футболкой, направляюсь к входной двери, задерживаясь у входа на лестницу, чтобы поискать Алекса.
Раздается громкий хлопок, и я бросаюсь вперед, используя ключ, чтобы отпереть цепочку и отодвинуть засов в сторону. Кашляю, чтобы прочистить легкие, когда выбираюсь из подвала.
Оглянувшись назад, наблюдаю, как столбы дыма поднимаются в утреннее небо, словно темные грозовые тучи. Другого выхода нет. Алекс в ловушке этого пламени.
И я оставила его там.
Тошнотворная тяжесть давит на мой желудок. Дрожащими руками я натягиваю джинсы и кофту с длинными рукавами, затем отбрасываю все сомнения прочь и иду по тропинке к другому берегу реки.
Страх, что Алекс появится из-за дерева, преследует меня где-то в глубине сознания. Каждая тень, каждый треск ветки заставляют мое сердце биться чаще. Это извращенная смесь страха и облегчения, и мои ноги движутся быстрее.
Ступни натыкаются на ежевику и колючую лиану, но адреналин, циркулирующий в крови, заглушает боль. Мой разум становится одержимым, пока я ищу машину.
Еще один громкий взрыв из хижины сотрясает землю, я запинаюсь об корень. Спотыкаюсь и падаю лицом в грязь. Острый землистый запах поражает мои чувства, когда я оглядываюсь на губчатые головки грибов.
Классика, — думаю я, упираясь ладонями в колени. — Девушка, спасающаяся от злодея, спотыкается во время побега.
Какая-то чужеродная боль поселяется в моей груди. Чувство вины. Алекс, может, и был злодеем, но это
