Глава 20Злоключения Иоанна и Прохора в Эфесе
Уже смеркалось, когда они вошли в город. Улицы были полупустынны. Закатившееся уже наполовину солнце багрово подсвечивало неподвижную сизую тучу на горизонте. Кольнуло сердце. Закаты с детства печалили Иоанна. На фоне такого же багрового заката стоял он с Богоматерью у Распятия на Голгофе… Навстречу попалась женщина, несущая на голове корзину с кизяком, чтобы растопить возле дома очаг. Едва не задев Иоанна, пробежал, жалобно крича, видимо пугаясь наступающих сумерек, отставший от матери растерянный маленький осленок. И сразу запахло жизнью, животиной. Иоанн посмотрел вслед за-плутавшему осляти и пожелал скоту полевому найти свою мать и поскорее припасть к ее питающим жизнь сосцам.
Путникам тоже была пора подумать о ночлеге. Обычно общины приветливо встречали странствующих проповедников, а приход апостола – это было уже событие для христианской общины, да и для всего города. Все было как по библейской книге Иова: «Странник не ночевал на улице: двери мои я отворил прохожему». Апостолы часто имели с собой значительные суммы денег и передавали их старостам бедствующих общин для раздачи самым неимущим. У наших путников было несколько адресов христианских семей, но в быстро сгущающейся темноте отыскать их в незнакомом большом городе было непросто.
Лавки по обеим сторонам улицы уже были закрыты. Откуда-то появилось множество собак. Тускло светились окна постоялого двора. Иоанн и Прохор подошли к воротам. К каменному столбу была приделана медная дощечка. Хозяин обещал остановившимся у него путникам «прохладу, отдых с сыром и фруктами, вино, танцы и любовь». Праведные прочитали, переглянулись, покачали головами, плюнули враз на землю и пошли прочь от вертепа. Когда старцы проходили мимо богатого, покрашенного известью дома, их окликнула высокая дородная женщина. Она сразу обратила внимание на нестарого, но уже белобородого после Голгофы Иоанна, благородством вида своего никак не похожего на нищего или бродягу, и заинтересовалась странником.
– Мир вам, добрые путники, – сказала женщина. – Зовут меня Марека. Вижу, что вы устали с дороги и не знаете, куда идти, где приклонить голову на ночь. Поэтому побудьте моими гостями. Преломите с одинокой вдовой хлеб вечерний, испейте по чаше вина. А завтра пойдете по своим, как вижу, Божьим делам.
Путники переглянулись, время было уже позднее, солнце совсем зашло, небо быстро темнело, и они решили заночевать в этом доме у столь гостеприимной хозяйки Мареки.
Хозяйка обмыла Иоанну ноги, умастила миром голову и вообще держалась с ним очень почтительно. Прохору же омыла ноги служанка, умастила пахучими маслами бороду. Праведные давно не видели такого к себе почтения в богатых домах.
Перед трапезой путники помолились, поблагодарили хозяйку, однако от вина и мяса наотрез отказались. Хозяйка на их отказ покачала головой, но убирать со стола вино и мясо слуге не велела – надеялась уговорить путников. Но не тут-то было. Праведные были непреклонны. После прощальной вечери в Гефсимании Иоанн ни разу не пригубил чаши с вином, Прохор же во всем подражал своему учителю.
Праведные преломили хлеб, а вместо вина попросили воды.
– Вижу, ваш Бог суров, – сказала хозяйка. – Так и ноги протянуть недолго.
– Мы постники, хорошая госпожа. К торжественной пище не приучены, – сказал Прохор.
– Знаю, знаю, – улыбнулась степенная Марека. – Небось думаете, что дала вам идоложертвенное мясо. Иудеи – народ капризный. Хотя вижу, что вы христиане и пришли проповедовать Распятого. У нас это трудно. До вас дважды бывал тут рыжебородый, звали – Петр. Потом был другой, крючконосый хитрец – Павел. Бились они бились, но за ними мало пошло. Так что не жди удачи, авва.
И увидел праведный, что на сердце у женщины темное покрывало.
– Не думаю так, – сказал Иоанн. – Мы, госпожа моя, по зову сюда пришли. Были ваши люди в Иерусалиме и взывали: «Приди, авва, и помоги нам. Хотим знать Бога живого». Вот мы и пришли.
За трапезой хозяйка рассказала, что приходится родственницей городскому префекту и держит в городе общие бани, куда и приглашает завтра для отдыха почтенных странников. Те поблагодарили, но ответили, что сейчас вечер, а утро вечера мудренее. Вот утром они все и решат, а сейчас хотели бы узнать, как существует созданная здесь апостолом Петром христианская община. Марека призналась, что сама она не христианка и не понимает, как можно верить в Бога Распятого, ибо может ли допустить истинный Бог, чтобы кто-то глумился над Его Сыном, да еще и распял Его на кресте.
– Ох, матушка моя, – сказал Прохор, – разве не видишь ты, как каждодневно распинают в мире больших и малых… Вот и пошел Иисус на распятие, чтобы ужаснулся народ и принял в сердца свои любовь к брату своему, а не злобу лютую, чтобы не делал человек другому того, что не желает себе… Вот Он смертию смерть и попрал… И великое Прощение сделал Он мучителям своим, сказав, обращаясь к небесному Отцу своему: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают».
– Уж не знаю, не знаю, как тебе, отче, и ответить на это, но мы здесь, в Эфесе, поклоняемся Артемиде и не хотим знать вашего Иисуса, чего бы там ни говорили и какую бы благодать ни обещали нашему народу приходившие из Иудеи проповедники. Уж лучше бы вы, странники, оставили своего Распятого, поклонились завтра нашей богине и взвеселились, как подобает мужам.
И тут Марека, усмехнувшись чему-то, села рядом с Иоанном и пристально посмотрела ему в глаза. И что-то нашла в них такое, что по-женски потянулась к нему, взяла его за руку, чем сильно перепугала праведного. Иоанн тут же переменился в лице, выдернул из ее руки свою руку и спрятал за спину.
– Не делай так, госпожа моя, – печально сказал Иоанн. – Лучше порадей о душе. Удовольствия порока кратковременны, а скорбь от содеянного постоянна.
Марека же рассмеялась на это:
– Клянусь Артемидой, этот авва не знал женщины.
– Может, мы пойдем, госпожа? – всполошился Прохор. – Поспим где-нибудь у канавки, чтобы не стеснять хозяйку?
Марека вздохнула, встала, чуть тряхнула головой, как бы стряхивая с себя накатившую вдруг при виде светлобородого светозарного праведника сладкую дурь, трижды хлопнула в ладоши и велела служанке увести путников на ночлег в специально отведенную комнату с циновками для сна.
Демарш разбитной Мареки болезненно отразился на состоянии девственной души Иоанна. Он действительно не знал женщин, за что и был особо любим Иисусом. Праведный долго не мог прийти в себя от странной выходки благообразной с виду хозяйки; он думал, что вот этой красивой женщине не свойственны покаяние, поиск собственных грехов, и тяготеет она к блуду, богохульству, ко злу… Он стал думать, как склонить ее к покаянию, и, как человек, привыкший исследовать себя в поисках греховного, почувствовал, что мысли его идут не туда, и испугался тех мыслей. Он ворочался с боку на бок, вздыхал, мешал Прохору спать, вспомнил отчего-то далекие времена, когда видел на Иордане толпу голых женщин, завздыхал еще пуще и только под утро уснул. А тут и сон ему под стать явился: будто работает он в бане, подкладывает дрова в печи; умаялся с непривычки, присел отдохнуть, а тут эта самая Марека и заявилась. В руках у нее свернутая циновка, которую она тотчас же возле печи раскатала, взглянула на него лукавым, манящим взглядом, мгновение помедлила и, сбросив с себя праздничную цветастую тунику, осталась совершенно голой. Тут же искусительница улеглась на циновку, одной рукой налитую грудь придерживает, другой тянет к себе Иоанна. Сердце Иоанна сладостно затрепетало, но праведный сразу взял себя в руки. Иоанн догадался: пребывающие в этом знатном доме бесы расставляли ему свои сети. Он стал страшно кричать на Мареку, но горло крика не исторгало. Тогда он обратился к Господу. «Господи, – просил он, – помоги мне! Не покидай меня, подкрепи праведника!» Иоанн осенил себя крестом. И все сразу стало на свои места. Чертовка тотчас исчезла, исчезла и баня с печами и котлами, и пришел нормальный сон без сновидений до самого светлого утра.
