я вошел в пустую аудиторию, сел за стол, достал из кармана электронную книгу, открыл «Текстологию Ветхого завета» Эмануэла Това, посмотрел на куст за окном – растущий не где-нибудь, а на подоконнике аудитории бывшего МИЭМа, – и ощутил, что Конструктор Вселенной зовет меня для короткой, как обычно, беседы.
Чтобы спросить что-то у меня. Или чтобы я мог задать ему уже сформировавшийся у меня в мозгу и увиденный Им вопрос.
Сергей БУЛЫГА
КАРАВАН
Мне кажется, что это сон. В жизни такое не может продолжаться так долго, а во сне может. Значит, мне это только снится, что я караванщик, у меня восемь верблюдов и я их веду через пустыню. Уже не помню, как долго веду. Верблюды давно должны были пасть, а я умереть от голода и жажды. Но мы продолжаем идти. Они едят колючки, и я тоже. А если мне хочется пить, то я выдавливаю каплю крови из пальца, и этого мне хватает на неделю. Палец я прокалываю ножом. Нож – это единственное оружие, которое у меня осталось, а остальное я все выбросил. Зачем мне здесь, в пустыне, лишняя тяжесть? Кто может мне здесь встретиться, кто на меня нападет? Никто! А лишнее оружие – это железо, это вес, это быстрая усталость, а я и без того чуть держусь на ногах. Единственная моя еда – это колючки, которые еще нужно найти, а про питье я уже говорил.
Правда, иногда случается и настоящее пиршество – это если нам встречается змея. Змеи здесь большие, просто на удивление, я каждый раз, встречая их, думаю, чем же они кормятся, неужели здесь водится еще какая-то живность кроме меня и моих верблюдов?
Когда я убиваю змею, я разделяю ее на девять равных частей – мне и моим верблюдам, и мне в этом помогает нож. Верблюды едят змей с охотой. Еще бы! Ведь я уже не помню, как давно они ели обычную пищу. Как, впрочем, и я.
Закончив с пиршеством, мы идем дальше. Идем мы только по ночам, ночью звезды горят ярко, благодаря им в пустыне и младенец не заблудится, не то что погонщик и его верблюды.
Или я никакой не погонщик? Когда я начинаю думать об этом, я тут же достаю нож и несильно колю себя в грудь. Грудь у меня вся в ссадинах и кровоподтеках. У покойников кровоподтеков не бывает. У призраков тоже. Значит, я не покойник и не призрак, и это не сон, думаю я, успокаиваюсь, и мы идем дальше.
Ночью в пустыне так же жарко, как и днем, но зато ночью я могу ориентироваться по звездам, а днем по солнцу не могу, потому что очень часто случается так, что мне в небе видятся два, а то и три, или даже четыре солнца. Днем в пустыне очень легко заблудиться, днем мы отдыхаем.
Точнее, отдыхаю я. Верблюды окружают меня со всех сторон, и сколько бы солнц ни горело на небе, я от всех них надежно укрыт, я в тени.
А как только солнце – или несколько солнц – скрываются – или скрывается – за горизонтом, я встаю и веду своих верблюдов дальше. Верблюды идут налегке. Раньше они были, конечно, навьючены грузами, но это их очень утомляло, и я снял с них поклажу. Что было в ней, я не помню, но это, наверняка, была не пища, и не бурдюки с водой, воду и пищу я не бросил бы. А остальное, что бы ни было, в пустыне не нужно. В пустыне нужно только одно – спокойствие. Пока ты спокоен, тебе ничего не грозит, тебе хватает колючек и собственной крови, а вот когда ты беспокоишься, тебе будет мало всего. Вот мне сейчас достаточно восьми верблюдов, чтобы всегда, при желании, оказываться в тени.
А когда-то у меня верблюдов было больше – двенадцать, и все они были навьючены очень ценными, как мне тогда казалось, товарами. Но мне и этого было мало! Я мечтал о том, чтобы у меня было больше верблюдов, например, двадцать, или даже все верблюды в нашем караване. Тогда их в нашем караване было значительно больше, чем двадцать, а, может, сорок, иди даже сто. И погонщиков было не меньше десятка, и было несколько купцов со слугами, и караван-ага. Когда мы ночью выходили в путь, то передовой верблюд уже поднимался на третий бархан, а наши слуги еще только-только начинали сворачивать дневку. Вот сколько нас тогда было! Это был очень многолюдный и богатый караван.
А потом нас осталось только двое – я и караван-ага. Это случилось очень-очень давно, но я прекрасно помню, как я поддерживал его под голову, а он протянул мне свое кольцо и сказал:
– Никогда не снимай его и даже не поворачивай. А идти тебе еще далеко. Если ты будешь следовать моим советам и держаться тех звезд, о которых я тебе сказал, то рано или поздно ты обязательно придешь в тот город, который, как я тебе только что объяснил…
И тут он еще раз напомнил мне, как должен будет выглядеть тот город, затем потребовал, чтобы я повторил его слова, я повторил и ни в чем ни разу не сбился. Тогда караван-ага благословил меня, и я ушел со своими тогда еще двенадцатью верблюдами, а караван-ага остался лежать и умирать на дневке, как раньше, один за другим, оставались и умирали все наши спутники, а теперь наступил черед и караван-аги. Он умирал, а я шел дальше.
И вот я иду и иду, в пустыне очень сложно считать время, тут же круглый год жара, и зима не отличается от лета, а осень от весны. Но они проходят и сменяются, а я иду и иду. Я давно должен был умереть, а я жив. Это кольцо дает мне силы, я знаю. Это ведь из того пальца, на котором надето кольцо, я выдавливаю одну капельку крови, которая дает мне силы идти по пустыне семь долгих ночей подряд.
Вот только куда я иду? Не сбился ли я с дороги? По тем ли звездам я продолжаю свой путь? Увижу ли я когда-нибудь тот город, о котором мне рассказывал покойный караван-ага? Или такого города вообще нет на свете, а караван-ага просто повторил чьи-то досужие домыслы? Может, именно поэтому я
