выступил публично и заявил, что хотя он и сожалеет о случившемся, но совесть его чиста. По его словам, он понятия не имел об исключительных способностях молодого человека, подделавшего чек. Знай он это – дело приняло бы иной оборот. Он выразил надежду, что общество поймет его точку зрения.
2
Торбэя выпустили из тюрьмы, хотя срок его заключения должен был истечь лишь через несколько месяцев. Вид у него был жалкий, когда он вошел в кабинет смотрителя и предстал перед членами Торбэевского комитета. Лицо было землистого цвета, губы дрожали; нервно проводил он длинными белыми пальцами по отворотам и полам пиджака. Он хотел знать, почему его выпускают из тюрьмы.
– Вы освобождены по распоряжению губернатора, – сказал смотритель. – За вас хлопотал Торбэевский комитет.
Затем он пожал Торбэю руку и заявил, что Торбэй слишком талантлив, чтобы сидеть в тюрьме. Один из членов Комитета сообщил, что перед тем, как подписать акт о помиловании, губернатор прочел его удивительную книгу.
– Но не попади я в тюрьму, и книга не была бы написана, – заикаясь, выговорил Торбэй. – Нельзя ли мне вернуться в мою камеру?
Члены Комитета были возмущены. Они заявили, что умывают руки, так как ошиблись в своем протеже.
После этого Торбэй не раз жил в духовных тюрьмах. Эти тюрьмы ему приходилось сооружать самому, при чем он всегда заботился о том, чтобы они были надежны и прочны. Толстые стены, двери, запирающиеся на замки… Но крыши не было. Он не знал, как покрыть крышей духовную тюрьму, которую для себя строил. Торбэй любил свои духовные тюрьмы и привык к их тесноте. Над его головой ярко светило солнце, а ночью он лежал на кровати и следил за мерцающими звездами.
Все было хорошо… Но настал день, когда он услышал за своей спиной шелест крыльев и из тюрьмы, лишенной крыши, воспарил к холодному небу. А потом он устал и, кружась, спустился к земле, отыскивая свою тюрьму. Но тюрьма исчезла. Так он познал, что человек, покинувший тюрьму, покидает ее навеки.
Иногда он попадал в тюрьмы, возведенные женщинами, но они были так непрочны, что Торбэй, соскучившись в них, не трудился искать выхода, а проходил прямо сквозь стены.
Не так обстояло дело с мисс Джин Кольридж. Ее тюрьма была иной. Два года сидел он в ее тюрьме и никогда еще не испытывал такого удовлетворения, если не считать тех нескольких месяцев, что он провел в тюрьме из камня и железа. Тюрьму мисс Джин Кольридж можно сравнивать с комнатой без окон и дверей… с большим ящиком без пазов. Мисс Кольридж оплела его своей волей, заключила в свою душу, как в комнату. Иногда он бродил по тюрьме и ощупывал стены, отыскивая потайную дверь. Но двери не было. Казалось, не было выхода из этой тюрьмы, и он недоумевал, что ему делать, если когда-нибудь захочет он убежать.
Он мог уйти за тысячу миль и все же пребывал в тюрьме Джин Кольридж. Когда он уходил от мисс Кольридж, он чувствовал, как стены его камеры удлиняются и раздвигаются, но всегда они смыкались вокруг него. Он жил в ее душе, и это было ему известно. Знала и она. И тем не менее она была его рабыней, любовницей и служанкой. Она создала ему тюрьму, и она же была его рабыней. Кажется, одно другому противоречит, но каким-то непонятным образом совмещается. Это противоречие не смущало Торбэя, ибо он знал, что каждая идея влечет за собой идею противоположную.
В понятие добра включено понятие зла; без зла не было бы и добра, ибо добро есть оборотная сторона зла. Любовь заключает в себе ненависть, жара-холод. В конце концов господин становится слугой своего раба и рабы заживо съедают своих господ.
За другими женщинами Торбэй ухаживал, не выходя из тюрьмы Джин Кольридж. В их тюрьмы он не входил; они проникали в тюрьму Джин Кольридж и там с ним оставались.
Мимо Эрнеста Торбэя женщины не могли пройти равнодушно. Иные его ненавидели; иные им восхищались: многие его любили. Как многие женственные мужчины он притягивал женщин. Во все эпохи такие мужчины были великими любовниками. Мужественный мужчина – плохой любовник: он всегда проигрывает, ибо смотрит на женщин, как на детей либо как на женственных мужчин. От этой нелепой мысли он отделаться не может. Он не умеет говорить на языке женщин.
Торбэй не только говорил на языке женщин… Он умел думать по-женски. Он знал сердце женщины. Знание это было интуитивное; Торбэю не нужно было изучать психологию, чтобы читать мысли женщин. Очень возможно, что Торбэй, склонявший женщин к запретной любви, заставил бы Казанову, если бы негодяй-венецианец был жив и знал об его подвигах, заставил бы отказаться от пальмы первенства. Он ухаживал за каждой привлекательной женщиной, какую встречал, – во всяком случае пытался ухаживать, а также за многими женщинами далеко не привлекательными. Метод его заключался в том, что он целовал женщину в губы, как только представлялся ему удобный случай, целовал неожиданно, без всяких предисловий. Основой его стратегии являлось le manque de politesse. Он находил, что результаты оправдывают метод, ибо благодаря этому сразу вычеркивались все безнадёжно упрямые и недоступные объекты… Иными словами, он считал подающими надежду всех тех, кто раздумывал, раньше, чем ударить по физиономии.
Тень разврата окутывает беспорядочную любовь так же, как окутывает она пьянство. Мужчины соблазняют женщин, и женщины соблазняют мужчин, чтобы удовлетворить какое-то тревожное и мучительное желание, часто ничего общего не имеющее с половым влечением. Иногда оно переносится в сферу половой жизни, а по существу является следствием оскорбления, задевающего самолюбие, психической травмы, неведомой тем, которые от нее страдают. Но искусству соблазнять не всегда сопутствует искусство любить. Торбэй во всяком случае не был наделен этой последней способностью. Любой юнец, наивный и простодушный, мог бы поднять его на смех. И в результате: настороженно – ожидающие женщины надушенные и страстные письма, разбитые сердца, не состоявшиеся и забытые свидания, упреки, разъяренные мужья, которые бесновались, не имея на то оснований.
Бывали и другие осложнения, непредвиденные, но понятные; неожиданные, не соблюдая очереди и порядка давали о себе знать различные «я» Торбэя. Леди, которая назначала ему свидание и, улыбаясь, ждала его всегда рисковала встретить нового Торбэя, совершенно ей незнакомого… чужого человека, с наружностью Торбэя. В результате, конечно, разочарование… и охлаждение.
Он ткал легкую паутину телефонных звонков. Разговаривая по телефону с женщинами, которых не знал в лицо; вдохновляясь неведомым голосом любви, назначал свидания… На эти свидания он никогда не являлся. Встречи с женщинами питали его гордость. Он всегда спешил домой рассказать о них Джин. Она знала обо всех его похождениях; ей он читал все свои любовные письма. Ревность ее была так глубока, что перестала походить на ревность. То была ревность, вывернутая наизнанку; ведь при известном психическом состоянии желание убить является как бы высшим проявлением доброты. Как известно, доброта иногда убивает людей. Нетрудно представить себе их обоих. Они сидят рядом, руки их переплетены, и он рассказывает о последнем своем подвиге. Она облизывает пересохшие губы… Лицо ее горит… Глаза блестят… Дышит она с трудом… Она хочет знать все подробности. Он ей рассказывает без утайки обо всем, что было сказано и сделано. Из встречи с женщиной он делает новеллу, слегка непристойную, ибо ему свойственна непристойность–эта спутница настроений великого художника.
Он вел распущенную жизнь, граничащую с безалаберностью. Обломки эмоций загромождали поток жизни, и нужно было от них избавиться. Чисткой всегда занималась мисс Кольридж. Обычно она приступала к этому делу, когда он запутывался в четырех или пяти любовных интригах, пытаясь вести их одновременно. Тогда мисс Кольридж являлась к одной из его возлюбленных.
– Я – мисс Кольридж, – непринужденно объявляла она. – Секретарь м-ра Торбэя.
– О-о… гм… пожалуйста, присядьте.
– Благодарю вас… Кажется, м-р Торбэй… – она заглядывает в записную книжку, назначил вам свидание?.. Завтра, в пять часов?
Взволнованная леди, не зная, что сказать, невнятно бормочет:
– О, да… да… Кажется…
