Мои друзья заявили, только что не потребовали, чтоб я преподнес ему свои первые книги в память о Тобольске, ну и, само собой, взял у бывшего изгнанника автограф. Для истории, поясняли они…
Что они подразумевали под этим словом, сказать не берусь. Но послушал их и решил: а почему бы и нет? И утречком, прихватив с собой пару недавно вышедших книг, направился к Софийскому собору, где наш почетный гость должен был непременно появиться. Особо на встречу не надеялся, полагая, что охрана меня к нему и близко не подпустит. И вообще какую-то робость испытывал: кто он — всемирно известный человек, и я — только лишь сделавший первые шаги на сочинительском поприще. Так и хотелось повернуть обратно и плюнуть на всю эту глупую затею. Но это уже не в моих правилах: коль решился на что, доводи до конца. Короче, иду, сомневаюсь, но все одно — иду.
Глядь, и точно, ходит герой всех газетных передовиц неподалеку от собора. Свободно так прогуливается и вроде как даже без охраны. Ну, я, не теряя времени, прямиком к нему. Говорю, вот, позвольте преподнести труды свои, Сибири посвященные. А он смотрит с удивлением и задает вконец сбивший меня с толку вопрос:
«А зачем мне они? Мне их и положить-то некуда…» — и смотрит на меня так неприязненно, что я десять раз пожалел о том, что явился на эту встречу. И не знал что ему ответить. Действительно, а зачем они ему? Видать, приврали журналисты, что он огромный интерес к провинциальному писательству проявляет, у него наверняка и своих забот выше крыши. И что мне делать? Бросить свои книги ему под ноги и уйти развернувшись, словно оплеванный?
А тут как раз подскакивает к нему корреспондентка, вся в джинсу одетая, с вихрастой прической, темные очки на пол-лица и начинает что-то тараторить явно на английском языке. Следом за ней переводчица, воспроизводит все сказанное уже по-нашему. Из сказанного понял, что сейчас следует писателю зайти в Покровский храм, его там уже батюшка ждет для исповеди, и операторы с включенными софитами готовы заснять сам исповедальный момент. Он в ответ покивал согласно и тут же под надзором джинсовой дамы проследовал ко входу в собор, там перекрестился как положено, и внутрь вошел. А я стою со своими книгами и проклинаю друзей-товарищей, что надоумили меня выступить в роли дарителя, будь они трижды неладны.
Отошел в сторону, смотрю, стоит знакомый мне парень явно из органов, но в штатском и кривенько так улыбается, видать, все слышал. А мне все одно терять уже было нечего, спрашиваю его:
«Скажи, дорогой, а что это иностранцы им вдруг командуют? Приказывают, куда идти, где стать, чем заняться».
«Так он же не за свой счет через всю Россию катит, то одно английское телевизионное агентство (Эй-би-си вроде бы) оплатило ему и дорогу и контракт подписало на съемки, где каждый его шаг прописан. Куда ж ему теперь деваться, они, как говорится, всем процессом и руководят. А ты как думал?»
«Да что я думал, ничегошеньки не думал. Просто хотел с человеком встретиться, поговорить, книги свои вручить. И все дела. Что в том плохого?»
«Ладно, — тот отвечает, — давай свои книги, мне все равно его до поезда провожать, а там вручу кому. Не переживай. Посмотрел на это диво, можешь обратно возвращаться. Его сейчас на званый обед повезут с руководством нашим, туда тебе точно хода не будет».
Я, конечно, догадался, о каком руководстве речь шла, с тем самым, которое за ним раньше следило денно и нощно. А теперь вот принимают его торжественно и с почетом, как царскую особу. Вот ведь как жизнь повернулась. Вручил я тому парню в штатском свои книги в надежде, что не обманет, передаст книги кому надо, и отправился домой с самым препоганым чувством. Решив, что ни на одной такой встрече ноги моей больше не будет. Домой вернулся и смешно стало: сюжет прямо по Гоголю. Встреча Чичикова в уездном городе N. Только какая мне в той сцене роль досталась, так до сих пор и не решил… Провидец все-таки был Николай Васильевич. Столько лет минуло, а Россия все той же осталась…
…Были еще встречи людьми, чьи имена, известны любому хотя бы минимально начитанному человеку. Один из них Евгений Евтушенко, прошедший долгий творческий путь начиная с эпохи почитания великого диктатора и до наших дней. Не знаю, каким образом он очутился в Тобольске, но творческая общественность оказалась попросту не готова к встрече с ним, и предназначенный для этих целей зал заполнило менее десятка человек. Запланированного выступления не получилось, и поэт плавно перевёл разговор об историческом прошлом нашего города. И тут выяснилось, что в дореволюционное время в Тобольске служил врачом его родной дед. Он и спрашивает, может, кто работал в местном архиве, встречал его имя? Ну, народ на меня показывает. Поднапряг память, вроде попадался мне в архивных поисках человек с такой фамилией. Но для этого нужно все свои выписки поднимать. Да и не скажу, смогу ли найти. Но обещал порыться в записях, и если что найду, то сообщить. Но сразу за это дело не взялся, а потом узнал, что вскоре Евгения Александровича не стало и необходимость в поисках его предков отпала как бы сама собой.
А еще была встреча все в том же Тобольске с известным современным прозаиком и драматургом Юрием Михайловичем Поляковым, что долгие годы возглавлял когда-то весьма популярную «Литературную газету». Когда-то он давал мне рекомендацию для вступления в Союз писателей. И, самое интересное, узнал меня и разговор у нас получился вполне доверительный и дружественный. Вот тогда и рассказал ему о своих встречах и с Распутиным, и Солженицыным.
«Почему, — спрашиваю, — вели они себя так, словно боги, на землю спустившиеся? Кто им на это такое право дал?»
А он и отвечает: «Так у нас, в России, во все времена было принято из обычных людей пророков делать. Особенно если начальство тому поспособствует. Это уже не от нас зависит. Там, наверху, решили и все. Пошло-поехало. А народ и рад, идут к ним со своими бедами и печалями, мол, помоги, батюшка, заступись. Перед кем заступаться? Перед высоким руководством, что того заступника в пророки назначило? С тем и живем…»
Согласился я тогда с ним, понял: плетью обуха не перешибешь. И уж коль назвали кого классиком, так тому и быть. И как тут не вспомнить товарища Карла Маркса, который говорил о
