Такой, что я вынуждена себя одернуть.
Это всего лишь мечты, Олеся. А реальность, она – другая.
Перед моими глазами мелькают воспоминания: взбешенный Савва с налитыми кровью глазами. А ведь он тоже много чего мне обещал, говорил, что любит больше жизни.
Хотя Влад себя такой ерундой даже не утруждает. И это, по крайней мере, честно.
Заканчиваю копаться в себе.
– Когда меня выпишут, я уеду в Воронеж, – всматриваюсь в мужественное лицо, стараясь прочесть его мысли.
Но безуспешно.
Поэтому продолжаю:
– Я прошу тебя помочь с документами Матвея. Мне бы не хотелось идти в школу и там скандалить.
Он старается не смотреть мне в глаза. Отворачивается, пододвигая стул и садясь возле моей кровати. Как будто ему нужно время обдумать то, что он услышал.
– Почему, Олеся? Почему ты так решила? – теперь он тоже смотрит мне в лицо, стараясь разгадать меня также, как и я его до этого.
Недоволен. Брови нахмурены, глаза опасно поблескивают.
Чувствую себя так, как будто мне сейчас предстоит нырнуть в ледяную воду. Даже ожидание этого обжигает.
– Я не хочу с тобой жить. Все, что случилось в домике, было ошибкой, вызванной стечением обстоятельств. Минутным помутнением рассудка. Не более того.
Наверное, вот так пройтись по мужскому эго было очень опасной игрой.
Потому что серьезное выражение лица Влада почти сразу же сменяется саркастической усмешкой.
– Так ты поэтому подо мной тогда всю ночь орала, как мартовская кошка!
Орала? Я не... Хотя, он, очевидно, прав. Действительно, так и было.
Чувствую, как жар опаляет щеки. Ему удалось меня смутить.
– Нормальная реакция здоровой женщины. У меня долго не было секса. Тогда так было бы с любым!
Молчит. Жжет меня взглядом. И молчит. Дает понять, что я перехожу грань.
Возможно, он и прав.
Значит, скажу по-другому.
– У нас с тобой ничего общего. Мы как инопланетяне. А я не готова к полету в космос. Вообще я ни к чему не готова! – повышаю голос, несмотря на то, что давала себе слово этого не делать.
Но как бы не зарекалась, продолжаю говорить на повышенных тонах.
– Ты мне не нужен! – почему от этой фразы лицо мужчины искажается, словно от пощечины?
Но не позволяю себя об этом даже задуматься. Не разрешаю себе сомневаться, что поступаю правильно.
– Да и я тебе тоже не нужна. Это новизна, которая быстро сотрется. Ты был прав, когда говорил, что я не вписываюсь в твою жизнь. У нас нет ни одной точки соприкосновения.
Он кривится так, как будто не согласен ни с одним моим словом.
– Точек соприкосновения, говоришь, у нас нет? А ребенок? – перебивает меня.
Надо же, о чем вспомнил.
– Ты назвал его "это" и сказал, что он тебе не нужен, – отбиваю удар, – Дал денег на аборт. Что поменялось-то? Мое предложение по поводу документов об отказе от каких-либо материальных претензий в силе.
Вот теперь мужчина разозлился по-настоящему. Глаза хищно сузились, венка на виске запульсировала, руки сжались в кулаки.
Я напряглась. И метнула взгляд на входную дверь.
Он это заметил и зацедил слова, словно пули.
Только успевай уворачиваться.
– А что ты такая самостоятельная стала? Может и полмиллиона мне вернешь? Раз они тебе все равно без надобности?
Как же мне захотелось швырнуть ему в лицо его деньги. Только их Матвей забрал. Чтобы отца похоронить.
Поэтому я молчала.
– А знаешь,что я думаю? Я стал тебе не нужен, потому что на горизонте нарисовалось наследство от бывшего мужа. Если бы не оно, ты бы так не выделывалась.
Он резко поднялся, так что стул упал на пол, издав громкий грохот.
Я вздрогнула и вжалась в спинку кровати. Нервы стали ни к черту.
Влад и на это обратил внимание.
Качнул головой:
– Да не бойся ты! Не трону. Не совсем еще...
Направился к двери, возле которой обернулся и припечатал:
– И знаешь, что? Ты, пожалуй, права. Ничего у нас не выйдет. Слишком разные, – он даже голос изменил на двух последних словах, подражая мне, – Вспоминай об этом почаще, когда выть в подушку будешь от одиночества.
А через паузу добавил:
– Родишь, позвони. Обсудим... алименты.
Дверь за ним закрылась бесшумно. Я долго сидела на кровати без движения, глядя в одну точку.
Ушел.
Затем неожиданно расплакалась. Сама не знаю о чем.
Наревевшись, пошла искать лечащего врача. Мое пребывание в клинике оплачивает Холодов, поэтому оставаться здесь я не собиралась.
Ничего от него не хочу. Хватит и того, что он меня теми деньгами попрекнул, которые я взяла. И которые не могу пока вернуть. Как бы мне не хотелось этого.
Врач, оглядев мою опухшую от слез физиономию, вознамерился со мной спорить. Но я написала расписку и пошла собирать вещи.
Дома лучше полежу, чем тут.
Влад
Из больницы я ушел до крайности взбешенным. Если бы Олеся не была беременна, я бы ей без труда продемонстрировал и "случайное стечение обстоятельств", и "мимолетное помутнение рассудка". Все сразу. И заставил бы подавиться этим ее коронным "ты мне не нужен".
Однако этого было делать нельзя. Я вспомнил, как она вжалась в спинку кровати, когда я уронил стул. Ни о каком принуждении речи идти не может. Если на нее чуть надавить, то начнутся нервные срывы. А там и до выкидыша недалеко. Потерю ребенка она мне не простит.
А ведь хотелось заставить. Не уговаривать, не давать ни единого шанса на свободу. Просто заставить. Даже насилия никакого не нужно было бы. Возможности для такого решения вопроса у меня были.
Просто это был бы путь в никуда.
Из клиники поехал домой. Достал бутылку коньяка, устроился на диване в кабинете, размышляя о том, что можно еще сделать.
Алкоголь позволил расслабиться, но даже он не справлялся с горечью после сегодняшнего разговора с Олесей.
Ты мне не нужен.
Эти слова прочно засели в голове, вызывая желание разнести собственный кабинет.
Это ведь неправда. Зачем она так?
Я тоже не горжусь собой. Не надо было всего этого. Надо было выслушать и уйти. Дать ей время.
Зачем-то ей про деньги сказал. С ее обостренным чувством гордости, она мне это долго не забудет. Что касается остального, это было грубо, но зато правда. Не лучше ей будет одной. И мне тоже. Наследство это еще так не вовремя. Нет, я далек от мысли, что она стала бы что-то просить, но, обеспечивая ее, можно было бы показать, что я умею заботиться. И у нее не было бы причин и возможности отказываться от этой заботы.
