Книга Зершторен - Александр Александрович Заборских

Именно тогда я понял, что ничто не явится оправданием в моём понимании тем, кто прошёл, не заимев в руке листка с рекламой чёртовой кондитерской. Если такие личности, как эта пожилая пара, не теряют в себе силы и выдержки, чтобы оставаться положительными людьми; находят поводы, чтобы улыбаться; обнаруживают любовь друг к другу и к окружающим, – что может быть хуже, чем больной ребёнок? (не собираюсь быть лицемерным придурком, нравоучающим о корректности и том, что недопустимо так грубо и якобы оскорбительно выражаться на счёт инвалидов; что слово-то «инвалид» будто бы и не допустимо: выводит из себя этот скотский формализм сбрендивших на своей семиотике теоретиков; рассуждают о смыслах и формулировках, спорят, галдят, будто намеренно обходя в разговоре тему того, что практически ни один из городских объектов не приспособлен к людям с физическими ограничениями) – так что может быть хуже? – может скучная работа? – бессмысленная жизнь зажравшегося горожанина? – или тупые дети? – тупые родственники? – осточертевшие соседи? – выблядки сверху, грохочущие чёрте чем? – или уличная, неблагополучная мразь, орущая по ночам во весь свой прокуренный и пропитый энергетиками голос? – долги? – несбывшиеся надежды? – комплексы? – страхи? – ЧТО? И ответ на этот простой вопрос один: ничто и никогда не оправдает того мудака или ту потаскуху, которые прошли мимо, не проявив отзывчивости и ума. Моя нелюбовь к окружающим зачинается именно здесь. Лютая ненависть к каждому, кого я вижу, гуляя по улице. Потому что всех их я знаю. Всех их я помню. Каждую рожу, дряблую, старую, высохшую, обрюзгшую мятым тряпьём. Всех их знаю. И вижу насквозь. И они меня узнают. Но даже не догадываются своим скудным подобием нормального мозга, что я о них думаю. Какие мысли во мне вызревают. Интересует ли их это? Полагаю, что нет. Потому что очень много деталей говорит мне о том, что интересов вся эта толпа среднестатистических единиц не имеет вовсе. Так вот: … если эта милая пара может находить в себе энергию к хоть сколько-нибудь счастливой жизни, зная всё же точно и без прикрас, что их внучка – с большой вероятностью – никогда не станет полноценной частью общества, никогда не обретёт любовь с мужчиной, не возымеет семью и детей (по всем признакам, на мой шарлатанский взгляд: у девочки был ДЦП); если они находят толики внимания, толики времени, которые могут посвятить мне, протянув руку за рекламой, то это значит, что все имеют эти толики. И ни один ничтожный, заведомо лживый довод о неимении этого времени, о неимении возможности – ничто не может служить оправданием в её, этой шоблы, скотстве. Из всех скотов он бо́льшая скотина. Человек. Но я не столь радикален, как гётевский Мефистофель. Как уже говорил: дуалистическая концепция. Вот, у кого нет времени. Вот те, кому стоит всегда быть загруженными и поникшими. Этой паре. Но они не являются ими. Значит, и все остальные могут быть такими. Должны быть. И если на практике это не так, то проблема не в окружающем их, этих ублюдков, мире, а проблема в них самих, проблема в этих нытиках, всегда жалующихся на свою якобы несчастную жизнь, судьбу, на свои неудачи. Нытики. Истинные подтирки для жопы. Которых мне не жалко. Которым я не сочувствую. Но которые мне просто противны. Я смотрел вслед этой паре с их внучкой, и странная мысль у меня витала в это время в голове. Мысль о том, что вот ведь как повелось в мире: люди с ограниченными возможностями, по сути, самое многочисленное меньшинство, однако никогда я не встречал того, чтобы они ходили по улице демонстрациями в защиту своих прав. Негры каждый год пытаются бойкотировать премию «Оскар» только лишь потому, что чернокожие актёры просто себя не проявили в кинематографе. Сейчас в Европе в эпоху, когда нет рабства, нет костров, сжигающих гомосексуалистов; когда женщины часто успешней мужчин, смешно смотреть на то, как полуголые девицы на камеру пытаются возгласить о чём-то феминистичном; как у негров до сих пор свербит поспорить с белым населением; а распоясавшимся и обнаглевшим геям просто хочется напомнить, что в мусульманских странах их бы давно казнили… Инвалиды не ходят демонстрациями, не трясут транспарантами и голыми членами. Хотя до сих пор – вторя себе – есть места, не приспособленные для таких людей. Но все орут с пеной у рта, что у нас демократия и всем есть место для того, чтобы каждый мог высказаться. Все проблемы в корректности. Проблема в том, что каждая пизда из-за чего-то, да обижается! До сих пор у меня не укладывается в голове, как британские полицейские могли закрывать глаза на педофилию по причине лишь той, что детей насиловали не англичане, а арабы? Якобы обвинение в этом деянии общество могло расценить как национализм. Европа дошла до пика своего абсурда. Гомофобия сменилась культом педорасов. Ещё в 2005 году гомосексуализм пытались лечить. Спустя десять лет влечение к противоположному полу и традиционную семью стали расценивать как гомофобию. А одуревшим феминисткам в ответ хочется ёрнически заметить, что всё же высочайшим достижением в их бунтовской практике стало дилдо… Хотя, безусловно, в странах, где религиозно прописано скотское отношение к женщинам, эту проблему необходимо решать. Но не с голыми, болтающимися сиськами. Хожу. Раздаю. Мёрзнут руки. Продолжаю придумывать всевозможные способы пыток для тех, кто меня проигнорировал или даже посмел нагло улыбнуться. Продолжаю этот дурацкий диалог с самим собой, который никогда, наверное, не возымеет конца. Хожу, то в одну, то в другую сторону. И посмотри кто на монитор камеры наблюдения, включив быструю перемотку, то увидеть там можно довольно скучную картинку с дурнем, маячащем туда-сюда. Эта работа – отупляющая. Я не аутист, чтобы мне могли нравиться рутинные действия. Меня не развеселит и не развлечёт вырисовка двух тысяч птиц. И мне уж точно неинтересно часы напролёт говорить одну и ту же фразу приветствия и протягивать рекламный лист движущимся фигурам. На морозе вечером замерзает лицо. Мышцы губ немеют, и говорить: «Добрый вечер» – уже представляет особую сложность. Появляется неадекватная мимика. Думаю, зачем мне всё это сдалось? А потом вспоминаю, как терзался по поводу того, что не могу найти работу, а другие могут. Этот приставучий когнитивный диссонанс, чувство неполноценности – мои стимулы и плети моих господ, которые орут мне, приказывают, жестоко стегая меня бичом, чтоб я лучше старался, ибо без старания мир не увидит пирамиды… Жизнь – не борьба. Это старание. Жизнь – это тот холод, от которого пальцы перестают гнуться. Тот ветер, от которого ломит череп. Листовки, которые