его отправитель, шлепок по лицу открыл мне веки. А вот следующий чуть было не закрыл их вновь. Ожогом на щеке чувствовалась рука профессионала.
– Открой глаза! – повелительный голос дребезжал гневом, – ты нам нужен живым! – здесь он уже добавил нотки фальшивой учтивости. Цирковые артисты даже за пределами шатра продолжают свое выступление.
– Все сделали, что нужно? – говорящий урод встал и уже обращался к двум моим сопровождающим.
– Да, два, как полагается, – тот, который по правую руку, предательски сдал меня и схватившись за мою голову повернул ее резко влево, выставив следы от укола на шее. А может это был и тот, что слева и повернул голову вправо. Может даже кто-то из них уже низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его.
– Хорошо. К алтарю! – повелительный голос заставил слушаться даже мои непослушные коленки.
Редкий удар по обоим рукам оказался захватом двух горилл по обе стороны от меня. Мы вместе вывалились через дверь боковой комнаты и опять оказались в главном коридоре, который после крайнего посещения исказился и поплыл по плавным изменчивым волнам. Темный цвет стен и красная линия в виде кровавого следа вокруг двери. Я уж точно знал, какой конец у этого путешествия.
Дверь в конце коридора распахнулась, а вялый свет от тихих свечей в золотых менорах даже не щелкнул по глазам. Двойственность этого мира в том, что вроде бы вокруг и что-то мерцает, но тут же тонет в господствующей темноте, исходившей из прокаженных душ.
Я очутился на сцене, чем и привлек всеобщее внимание:
– Все эти люди, я их видел, но не могу вспомнить, потому что мысли уже вытекли через открывшиеся чакры и парили уже далеко за рамками восприятия.
– Откуда я их всех знаю?
Меня привязали толстыми веревками к монументу, он как маяк на вытянутой сцене притягивал столько слепых глаз. Быстрым движением с меня слетел халат, оголив мое тело. И зря я отдался чувству стыда пред публичным оголением. В этом огромном зале никто не знал, что это такое.
Черный, идеально отполированный камень отдавал могильной прохладой по всей поверхности спины. Я думал, что это быстро пройдет, так как боровшиеся с жаром тело быстро его нагреет, но в этом сотворенном человеческими руками аду законы не работали. Ни мироздания, ни международного права, ни какой-либо конфессии.
Все эти мерзкие морды у сцены скинули маски, и отвращение от увиденного сдавило грудь. Мерзкий лица, которые там на поверхности ничем особым не выделяются, здесь в подземном царстве их сущность просилась наружу, и никто не пытался ее скрыть.
– При свете Луны, сегодня, мы можем, не скрываясь, показать, кто мы есть! – жрец обошел вокруг меня. Я лишь увидел пурпурную мантию и что-то сверкающее круглое на пальце.
Я хотел кричать, но не мог. Краски вокруг меня уже закружили хоровод. Такие яркие, такие необычные, но такие приятные наощупь. Они как будто бы исходили прямиком из музыкальных инструментов, которые я не видел, но отчетливо мог слышать. Мне даже не нужно сильно стараться, просто слегка потянуться рукой и вот уже трогаю Вселенную по краю ее нагого тела. Эти изгибы сводили меня с ума.
Луч света блеснул с потолка и пробежался мимо затуманенных глаз. Я попытался проследить его путь, но мрак шел по его следам быстрее, чем я передвигал глазами. Периодически, когда раздробленный разум собирался воедино, я понимал, что это мой последний час. Но какая-то часть души еще боролась за спасение. Глупая попытка набить себе цену.
Как мне спастись? Как не допустить, чтобы эти уродские личности под менее уродскими масками не смогли меня победить? Я не отдам им душу! Единственное, что у меня есть, что я чувствовал, когда рядом была Бояна, я хотел спасти.
– Сегодня к нам присоединяется еще один верный ордену брат! Сегодня он по праву получит титул!
Через гул одобрения протиснулись детские голоса. Они не плакали, нет. Скорее они подвывали в такт угнетающей мелодии. Дети не видели всего ужаса, что твориться вокруг, и не осознавали, что этот ужас вот-вот коснётся их коротких жизней. Они просто подпевали своим последним минутам.
Мрак сгущается под дикие возгласы в недолюдской массе, но я-то знаю, что ради луча света нужно сражаться. Все тело обмякло в потной луже, вибрируя на холодном круглом утесе. Что-то мерзкое впилось куда-то под ребра, и лужа стала теплее.
– Если ты слышишь меня, спаси, спаси, спаси…
Едва ли сотрясенный воздух моим бормотанием развеял слова и вместе с ними надежду на ответ.
– Прими нашу жертву! – лишь слышал я в ответ.
Последний момент жизни растянулся на несоответствующие ему минуты. Вся жизнь – вранье, и не было за что ухватиться. И лишь воспоминания о твоих темных печальных глазах раздавались теплом где-то в груди. Возможно, это и спасло бы меня, но то нелепо малое отведенное для нас время я с чувством стыда потратил на сомнения. Стесняясь собственных порывов, я сдерживал стремление быть рядом, быть тем, с кем можно, укрывшись пледом смотреть на звезды и вероломно ждать, чтоб одна из них упала с небосклона, чтобы загадать одно единственное желание: продлить этот момент пусть еще на миг. Теперь, когда уже любой случай утерян, я бы отдал последний час жизни за теплый летний дождь, в лужах которого мы б танцевали до рассвета. Я не пытался сопротивляется пленению твоих глаз, но сейчас дай мне шанс, я бы нырнул в них с головой, камнем погружаясь на заполненное потопленными кораблями дно. Даже смерть прекрасна, если посвятить ее тебе. Ведь чтобы лечь на жертвенник с золотыми кровостоками, я должен был полюбить тебя.
Я умираю и верю, что жертва не напрасна, и ты будешь жить… Я люблю тебя… И пусть мои слова услышат, если я их произношу, только те звероподобные существа, что столпились в богом забытом подземном склепе, я знаю, что они этого не забудут. Это потрясет каждого, даже кому неведома любовь. А они, эти уродские лица, разнесут мольбу о любви по улицам погибшего города, страны, всей цивилизации. И однажды… Я верю, что однажды… Ты узнаешь, как я любил тебя, и что с этим чувством я не расстанусь даже после смерти.
Ты узнаешь…
Что я был…
Спасен…
