толкать под гору этот камень правосудия, однажды же он тронется с места!..
– Тут главное – самому не оказаться у него на пути, – усмехнулся я. – Коль не успеешь отпрыгнуть в сторону, так можно и костей не собрать…
– Порой мне кажется, что и это не столь уж важно, – вздохнул Данилевский.
– Мне не по душе такой разговор, юноша, – я потянулся за салфеткой. – Решения в своих делах принимаю всегда только я сам, а вы будто бы пытаетесь втянуть меня в чью-то игру. Так мы с вами не поладим!
– Как же вы не понимаете, – воскликнул Данилевский, – что вы моя последняя надежда на справедливость и возмездие?
– Вы перебарщиваете с пафосом, господин студент, – ответил я. – Мне нужны не пышные фразы, а сведения и доказательства! Документы, свидетели и снова документы, черт их возьми! А у меня на руках ничего нет, как вы и сами совсем недавно изволили заметить!
– Стало быть, вы не хотите наказать князей и помочь семье Савельева вернуть их добро?
– Я не хочу, не глядя, совать голову в пекло!
– Как вам будет угодно, – Данилевский поднялся. – Благодарю покорно за обед!
Он бросил на стол несколько монет, набросил на плечи свою шинель и, взяв фуражку, пошел к дверям.
У выхода Данилевский обернулся ко мне:
– Марк Антонович, а как же справедливость?
– Справедливость… – отозвался я. – Очень дорого всем нам может обойтись эта ваша справедливость! И вы сами имели счастье убедиться в этом на собственной шкуре!
Данилевский мне не ответил. Он только еще раз не то с грустью, не то с укоризной глянул на меня и шагнул за порог.
Глава V
Утром в день праздника Покрова во Всехсвятской церкви, что на Кулишках, негде было и яблоку упасть. Плотными рядами богомольцы стояли и у амвона, полукружием своим тянувшегося в центр храма, и в оконных нишах, и в притворе, у свечного ящика; даже при входе толпились молящиеся, вставая на цыпочки, вытягивая шеи и пытаясь через раскрытые тяжелые двери заглянуть с паперти внутрь. Яркий свет холодного октябрьского солнца лился через невысокие церковные оконца, окутывая собою головы и плечи празднично одетых прихожан и прихожанок, играя на узорах и кружевах женских платков, шалей и шляпок, на взъерошенных волосах непокрытых мужских затылков и увязая в темных пятнах строгих штатских пальто, военных шинелей и лоснящихся купеческих бобровых шуб.
– Яко милостив и человеколюбец Бог еси, и Тебе славу воссылаем, Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков… – нараспев провозгласил с амвона дьякон.
– Аминь, – протяжно отозвался из-за витого ограждения клироса хор.
Все, кто находился в храме, невпопад, но единодушно принялись осенять себя крестным знамением.
– Миром Господу помолимся… – снова раздался голос дьякона.
– Господи, помилуй, – ответили певчие.
Прихожане склонились во всеобщем поклоне перед иконостасом.
Вязкий свет свечей золотил оклады образов, с которых на замершую перед ними толпу сурово взирали святые, мученики и исповедники. В теплом, влажном и спертом воздухе разливался запах горячего воска, жженого угля и ладана.
Несмотря на тесноту, народ в церкви постоянно неторопливо мешался: то новые богомольцы группками протискивались вперед, то, напротив, кто-то уходил прочь, оставляя за собой, будто след, обрывки детского плача или недовольный ропот, и лишь самые ревностные прихожане смирно выстаивали всю службу с начала и до самого конца.
Вот уже около получаса, теребя от нетерпения то зажатую в руке шляпу, то полученную накануне записку, лежавшую сейчас в моем кармане, я стоял за спинами моленников, скрытый тенью низкой арки, украшенной багрово-золотистыми фресками. Невдалеке от меня, в некотором отдалении от аналоя с распахнутым на нем Евангелием в тяжелом серебряном окладе, стояли, зажатые толпой, Надежда Кирилловна и Аглая Петровна с зажженными толстыми свечами в руках.
Из моего укрытия мне в луче оконного света был хорошо виден бледный профиль Аглаи Петровны, оттененный пурпурной узорчатой шерстяной шалью, отороченной по краю тонкой бахромой. Девушка казалась мне сейчас особенно хрупкой и беззащитной.
Словно почувствовав мой пристальный взор, Аглая Петровна вдруг вздрогнула и повернула голову в мою сторону.
Я перехватил ее взгляд и едва заметно поклонился.
Аглая Петровна, покосившись на мать, шепнула ей несколько слов. Та в ответ только коротко кивнула. Потом девушка, перекрестившись на иконостас, повернулась и стала неторопливо протискиваться по направлению к одному из образов в правой части храма – туда, где прятался я.
Рядом со мной в сопровождении двух юных дочерей стояла пышно наряженная дородная мещанка с обрамленным белым кружевом огарком в руках. Мимоходом засветив от него свою загодя купленную тонкую свечу, я сделал пару неспешных шагов навстречу Аглае Петровне.
Мы сошлись у иконы в глубокой нише, пламенем наших свечей немного разогнав полумрак, царивший в этом приделе даже в столь солнечный день. Здесь было заметно свободнее, чем в остальной церкви, но и сюда доносился разлетавшийся эхом под низкими сводами храма восторженный хоровой возглас:
– Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже!..
Аглая Петровна поставила свою свечу в потускневший напольный подсвечник у образа, перекрестилась и замерла.
Я шагнул к ней и прошептал:
– Честь имею кланяться!
Аглая Петровна молча склонила голову.
– Вы хотели говорить со мной? – напомнил я ей о записке, теперь лежавшей в моем кармане.
Аглая Петровна оглянулась по сторонам и, не поворачиваясь, тихо проговорила:
– Любезный Марк Антонович, моя матушка хотела бы узнать, не изменили ли вы своего решения затеять тяжбу в связи с подложностью завещания моего отца.
– Нет, не изменил. Я не любитель менять свои решения, – пару мгновений поколебавшись, ответил я.
– Матушка спрашивает, не хотите ли вы для начала попытаться с князьями… скажем, договориться!
– Они уже получили все, – возразил я, – и им незачем и не о чем с кем-то договариваться. Да и после истории с Барсеньевыми намерение получить от них отступные едва ли будет разумным.
– Значит, вы рассчитываете выиграть это дело? – спросила Аглая Петровна, все не поворачиваясь ко мне лицом.
– Его благоприятный исход зависит от очень многих обстоятельств, но…
– Главное из которых – это могущество князей, не так ли? – перебила меня Аглая Петровна.
– Весомое, но не единственное, – прошептал я, вставая рядом с девушкой. – Могут найтись и те, что сыграют нам на руку. Именно поэтому я не теряю надежды стать вашим союзником.
– Марк Антонович, – Аглая Петровна, вынув из рукава новую свечу и затеплив ее от лампады, повернулась ко мне, – матушка просит вам сообщить следующее: пусть ранее она была настроена решительно против ваших планов, теперь же она будет вам признательной и обязанной, если вы все же докажете подложность этого завещания. Вы единственный человек, который может
