Только гопники лихие и порядком уж бухие
Необузданной стихией нарушали сон дворов.
Я сидел, склонясь над книгой, погруженный в мрак веков.
Завтра мне сдавать экзамен, был к нему я не готов.
Это был декабрь холодный, я, студент полуголодный,
Весь в лохмотьях, весь немодный, пялил полусонный взор
На учебника страницы. Нахуй я пошел учиться?
Лучше сразу удавиться, чем учить весь этот вздор.
Жил бы я в своей деревне, пас свиней бы до сих пор.
Не учился б nevermore.
Вдруг раздался тихий шорох, зашуршало что-то в шторах
Мыши затаились в норах, страх залез ко мне домой
Может, это приведенье, полуночное виденье
Незаметной черной тенью здесь тревожит мой покой?
Но мое сердцебиенье подсказало объясненье
Неуместного волненья:
Это глюк обычный мой.
Подошел к окну я мигом, на столе оставив книгу
За окном я вижу фигу – то есть, просто ничего.
И подумал я с досадой: "видно, спать уже мне надо".
Но почувствовал я рядом снова глюка моего.
Что за нахуй? Вот засада!
Нет, не видно ничего.
Вдруг в окно влетает птица и по комнате кружится,
А потом она садится на бюст Ленина в углу.
Это попугай волнистый, весь ухоженный и чистый,
С видом важного министра он накакал на полу.
Говорю ему: "Эй, мистер,
Щас получишь по еблу!"
Мне смешно, смеюсь я мощно в час видений полуночных
Это попугай, не больше. И бояться – чистый вздор.
Я на птицу пялю очи через призрачный мрак ночи,
Ну а птица важно очень пялит на меня свой взор.
Говорю я попугаю: "Каркать можешь ты, я знаю.
Одного не догоняю – говорить ты можешь, бля?
Если можешь, то ответь мне – как мне называть тебя?"
Он ответил: "Ни хуя!"
Так мне птица отвечала. Мне еще смешнее стало.
Что за сволочь так назвала попугая своего?
И его ответ абсурдный, несуразный и сумбурный
Растревожил мозг мой бурный. Смех – и больше ничего.
Говорю я: "Ты все знаешь, ты давно уже летаешь,
Ты все видишь, примечаешь, так ответь мне на вопрос:
У меня экзамен завтра, говори мне только правду,
Нарисует ли в зачетке тройку препод-хуесос?
Ничего не знаю я".
Он ответил: "Ни хуя!"
Кто-то ржет в тиши дворовой. С бюста Ленина сурово,
Мрачно, словно Путин Вова, смотрит птица на меня.
Мне смеяться или плакать? Птица продолжает какать.
Видно, научили каркать русским матом птицу, бля!
Задаю вопрос я новый: "Доживу ль до утра я?"
Он прокаркал: "Ни хуя!"
Говорю я: "Эй, приятель! Видно, дьявол твой создатель.
Каркать нецензурно хватит и лети отсюда, бля.
Ты, пернатое, блин, чудо. Убирайся прочь отсюда,
Чтоб тебя не видел я. Ты не птица, а свинья!
Он ответил: "Ни хуя!"
Я сижу, прижавшись к стенке, у меня дрожат коленки.
Я направил свои зенки на бюст Ленина, и вот
На вожде пролетарьята чудо призрачно-пернато
Смотрит хитро, нагловато. В общем, попугай-урод.
Дни идут, идут недели.
Где же свет в конце тоннеля?
Сам себе отвечу я:
"Света нету ни хуя".
Скоффер 2005
Как-то в полночь, в час безлунный, утомленный явью шумной,
Вчитывался в том старинный жадно, словно дикий зверь.
Уж Морфей ко мне спускался, как неясный звук раздался,
Будто тихо постучался кто-то во входную дверь.
Я сказал: "Всего лишь путник постучался тихо в дверь
Больше ничего, поверь".
Как вчера я помню ясно день декабрьский ненастный,
Призрачный кроваво-красный свет камина моего.
В нетерпеньи утро звал я, на страницах книг искал я
Утоления печали и не мог найти его.
О Ленора! Это имя! Ангелы поют его,
В землях ж смертных – ничего.
Неуверенный, несмелый шелест бархатной портьеры
Вызвал неудержный трепет, трепет сердца моего.
Ныне ж, чтоб души терзанья удержать, как заклинанье,
Я шептал: "Лишь путник просит у дверей впустить его,
Только путник умоляет у дверей впустить его.
Путник – больше ничего".
Но, уняв души стенанья, я сказал без колебанья:
"Вас молю: в вину не ставьте промедленья моего -
Был я дремою овеян, потому не мог уверен
Быть, что слышал стук ваш тихий в двери дома моего".
Так сказал и распахнул я двери дома моего.
Мрак – и больше ничего.
Взор во тьму свой устремляя, долго я стоял, мечтая
О вещах, о коих смертным знать не должно ничего.
Но ни символа, ни знака не пришло ко мне из мрака.
Имя раздалось: "Ленора", кто-то прошептал его,
То был шепот мой, и эхо повторило вновь его.
Эхо – больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся, но внезапно пошатнулся-
Это вновь тот стук раздался – ясно слышал я его.
И, догадок чтоб не строить, чтобы душу успокоить,
