на это рассчитывала, когда раз в полгода навещала меня. Кому-то из нас необходимо было быть стойким.
Я стал представлять, что война выглядела так же, как северное сияние в небе Геммерфеста на открытке: вспышки от снарядов, пылающее небо днём и ночью. Мне хотелось думать, что и отец видит что-то красивое в своих дальних краях, как я на той открытке. Возможно, в этом и крылась истинная причина того, почему я был так счастлив в детстве. Я не могу винить того, десятилетнего, меня в невежественном отношении к войне. Сейчас я понимаю, что использовал изображение с открытки с той же целью, с которой люди используют религию. Я думаю, многие, кто ходит в церковь, на самом деле убеждены, как и я, что наверху, за облаками, никого нет. Людям просто необходима надежда, что есть кто-то высший, кто способен защитить, наказать за плохие дела и наградить за хорошие, кто-то более могущественный, умный, добрый и милосердный, чем сами люди. Так рождается вера.
Я смотрел тогда на это рдеющее сказочным фейерверком небо на картине русского художника и верил, что там сейчас мой отец. Я сам это придумал, мама не участвовала в моих мечтаниях. Когда отец вернулся целый и невредимый, мне вот-вот должно было стукнуть пятнадцать. К тому моменту я бесконтрольно уверился в мысли, что могу придумывать себе другую жизнь, намного интереснее той, что окружала меня. В ней я был первоклассным лётчиком в кожаной куртке, подбитой овчиной, и управлял собственным самолетом серии Waco F, на котором кружил над собственным домом в Скоттиш-Бордерс[49], где на меня восторженно взирали с заднего двора собственная жена-красавица и трое шумливых отпрысков с ободранными коленками и карманами, полными мальчишеских сокровищ.
Я думаю, что Джозеф ушёл на смерть добровольно, когда отправился ночью в штормящее море на утлой лодочке. Он всё понимал и не искал победы. Он искал нечто иное. Возможно, у него не было ярких открыток в детстве, как у меня, и ему приходилось создавать другую реальность с помощью иглы и наркотика.
Шум воды резко стих, и за дверью послышалась суетливая возня. Встретившись глазами друг с другом, мы решили неслышно ретироваться и прикрыли дверь как раз в тот момент, когда кто-то выходил из ванной. Уже были почти у лестницы, когда заскрипела предательская половица. Послышались стремительные шаги, и я почувствовал себя глупее некуда. Мы обернулись и, как ни странно, не сильно удивились, завидев в дверном проёме Тёрнера – он стоял в запахнутом халате, с головы ему на плечи капала вода. Наше появление в доме удивило его куда больше.
– Макс? Адам? – тихим дрогнувшим голосом произнёс, запинаясь, Тёрнер.
– Мистер Тёрнер, – не дал мне сообразить Адам. – Мы тысячу раз извиняемся. Мы стучали, но никто не открывал, а дверь открытой оказалась. Мы звали кого-нибудь, но решили, что в доме пусто. Может, глупо, но в связи с последними событиями мы решили на всякий случай проверить… Вы понимаете? Хорошо, что вы дома.
Тот же интеллигентный тон, что и в кабинете мистера Таплса. Та же беззастенчивая брехня. И глазом не моргнул.
Тёрнер кивнул.
– Понимаю. Да, должно быть, странно выглядит, – сказал он. – Я не закрыл дверь.
Правой ногой я уже стоял на ступень ниже и повёрнутым корпусом намекал, что мы сейчас уйдём. Однако Тёрнер вдруг спросил:
– Вы что-то хотели?
– Мы? – сорвалось у меня с языка.
Тёрнер поморщил лоб. Я почувствовал, как погорел наш театр, не успевший отыграть ни одного акта.
– Да, мы искали вас, – Адам сказал это очень уверенно, как будто переходя в наступление. – Но мы, наверное, не вовремя.
Тёрнер стоял истуканом ещё секунд пять, потом спросил:
– Вы по поводу Кампиона?
– Кампиона? – переспросил Адам.
– Я думал… Так для чего я понадобился, молодые люди? – Тёрнер быстро взял себя в руки и теперь говорил привычным, по-врачебному учтивым голосом.
– Мы хотели проконсультироваться, – Адам пальцем поправил очки на переносице.
Надень Тёрнер свои, и со стороны могло показаться, что беседуют два врача.
– Вернее, Макс хотел.
От такого пинка под зад я машинально выпрямился. Взгляд мой стал перебегать с недоумённого Тёрнера на совершенно спокойного Адама.
– Я хотел… – булькнул я, как рыба, хватившая воздуху.
– У Макса с животом неладно, – скорбно сморщился мой друг.
Я от неожиданности отвесил челюсть, но, спохватившись, подобрал и жалобно поглядел на Тёрнера.
– А-а, – Тёрнер кивнул.
Озадаченность сменилась на типичное участливо-безразличное выражение лица, с которым доктора говорят с пациентами.
– Прошу вас! – Тёрнер жестом пригласил нас в свою комнату.
Взглядом я украдкой семафорил Адаму: ты – покойник! Но Адам оставался бесстрастным. Я двинулся вслед за Тёрнером и услышал шёпот в самое ухо:
– … болит в районе толстой кишки…
– А где это? – спросил я во весь голос.
– Что, Макс? – обернулся Тёрнер. – Не расслышал.
– Это… В кишках что-то болит…
Мы вновь оказались в уютной комнатке. Тёрнер попросил меня прилечь, и я улегся на спину. Жёсткие пружины матраса приветствовали меня скрипом и звоном.
Адам, пока Тёрнер устраивался на стуле, показал мне сжатый кулак. Я должен был играть убедительнее.
– Крутит? – спросил Тёрнер.
– Ещё как! – сказал я.
Доктор задрал мне майку до рёбер и стал осторожными движениями прощупывать сбоку от пупа. Я молча уставился на вечное сияние Геммерфеста. Это была та самая картина. Тёрнер принялся за другой бок. Я послушно терпел. Адам кашлянул. Я на всякий случай глянул в его сторону и увидел оскаленные зубы и сжатый кулак. Взглянул на Тёрнера – тот так же странно смотрел на меня. Вдруг дошло.
– Ой! Вот здесь больно! – застонал я.
Тёрнера это успокоило. Он даже, мне показалось, как-то нехорошо обрадовался.
– Это серьёзно, – сказал он. – Лучше пройти полное обследование. В больницу…
– Доктор, Максу надо дать воды! Не переживай, Макс, ещё, может, всё обойдётся! Сейчас принесу воды! – крикнул Адам и помчался в ванную.
Натан Тёрнер покачал головой.
– Давно болит?
– Да нет, только началось, – морщась сказал я.
Адам сбежал. Не видя выражения его лица, я не мог судить о правильности ответа. Потому, подумав, добавил:
– Ещё в детстве болело.
Плеск воды смолк, и из ванной вышел Адам всё с тем же сочувствующим видом.
– Держи, – он протянул мне стакан. – Не переживай ты так!
Я присел и принялся жадно тянуть из стакана большими глотками, словно в самом деле волновался. Да на самом деле так и было – я с младенчества ненавижу больницы, докторов, уколы.
– Я могу выписать антибиотики, – сказал Тёрнер. – Но лучше бы поехать в город и сдать все анализы. Я бы посоветовал
