Как только длинный открытый «мерседес» Гитлера появляется на Ландштрассе, толпа разражается восторженным ревом, машет флажками, вскидывает руки в фашистском приветствии. Так люди выражают восторг, что первой остановкой в своем триумфальном турне по Австрии Гитлер выбрал именно Линц.
Жители города получили строгий приказ включить яркий свет в зданиях, выходивших фасадом на маршрут кортежа, и закрыть все окна. Нацисты нервно ожидают попыток покушения на фюрера. Кое-кто из жителей не побоялся выйти на балкон, не в силах сдержать свою радость. Эдуард Блох, однако, в точности исполнил приказ. Он стоит у окна своей квартиры на втором этаже и смотрит на кортеж. Этого он никогда не забудет:
В нетерпеливом волнении я ждал у окна совсем недолго. Гитлер стоял в открытом, медленно двигавшемся кабриолете и приветствовал толпу, поворачиваясь во все стороны, в том числе и в мою; я подумал, что приветствие было адресовано одному соседу, ярому его стороннику. На следующий же день мне сказали, что эта своеобразная «честь» была оказана все-таки мне. Сразу по прибытии в мэрию фюрер распорядился послать за мной.
Дочь Эдуарда, Труда, потом вспоминала, как на следующий день член городского совета Адольф Эйгль передал ей слова Гитлера: «Скажите, а жив ли доктор Эдуард Блох? Он когда-то лечил мою семью». Мол, дальше он сказал, что, если бы все евреи были такими, как он, антисемитизма бы не существовало[41].
Эдуард уже не раз слышал, что Гитлер тепло отзывается о нем; это ему рассказывали те пациенты, которые стали «нелегальными» нацистами и совершали небольшое путешествие из Линца в альпийский Берхтесгаден, где расположилась резиденция фюрера. А значит, он знал, что Гитлер считал его «исключением из правил», Edeljude – благородным евреем.
Потом доктор признавался: у него были мысли, что Гитлер разглядел хорошее в одном из представителей еврейской нации[42]. Вполне понятно, что, стоя у окна, Эдуард испытывал крайне противоречивые чувства. Однако он не наивен. Глядя на Гитлера, возвышающегося среди моря голов, он задавался вопросом: «Что теперь он сделает с людьми, которых я люблю?»[43]
Для остальных евреев, живших в Линце – тех, которые не считались «благородными» (edel), – жизнь бесповоротно изменилась сразу же после аншлюса. Эдуард вспоминал, что первым делом им приказали сдать паспорта, чтобы исключить возможность побега. Потом гестапо принялось за освобождение евреев от их имущества:
Начались страшные обыски, обычно по ночам или в самые ранние утренние часы. Понятно, что никакого «криминала» не обнаруживалось, но любой офицер гестапо по-иезуитски подло умел засунуть «коммунистическую листовку» в книгу на полке. Торжествуя, он обнаруживал ее и предъявлял ошарашенному владельцу квартиры «неоспоримое» доказательство принадлежности к организации, враждебной государству. Таким образом на людей, никогда не имевших ни малейшего касательства к политике, вешали ярлык опасных врагов государства и этим решали их участь. Кого-то другого еще могли обвинить в уклонении от уплаты налогов. Короче говоря, евреев брали по самым невероятным обвинениям: прошло несколько дней, и они заполнили все камеры тюрьмы… Членов Национал-социалистической партии расставили у магазинов, чтобы они не пропускали туда покупателей; вскоре у евреев не осталось никаких способов заработать на жизнь, а беспощадная эксплуатация оставила их совсем без денег.
Восемь членов крошечной еврейской общины свели счеты с жизнью, испугавшись того, что Гитлер мог натворить с евреями Линца.
Даже Блохам не удалось уйти от внимания гестапо, хотя и по очень специфическим причинам. Через шестнадцать дней после аншлюса, 28 марта 1938 года, к ним пришли несколько офицеров; Эдуард в то время был с визитом у своего пациента. Один из пришедших пояснил: «Нам сообщили, что у вас есть памятные вещи, имеющие отношение к фюреру. Я хотел бы взглянуть на них».
Он ссылался на какую-то местную газету, которая написала, что у Блоха имеются две почтовые открытки и пейзаж, подаренные ему Гитлером. В той же статье упоминалось, что Блох «самоотверженно и добросовестно, несмотря на бедность пациентки»[44], лечил Клару Гитлер. Гестаповцы крайне заинтересовались и потребовали, чтобы доктор передал им все, что у него было.
Лили разыскала две старые открытки, которые еще до Первой мировой войны благодарный Гитлер отправил Эдуарду. Эдуард потом вспоминал, что на одной, «самой дешевенькой» открытке с видом Вены было написано: «С приветом из Вены. Вечно благодарный Вам Адольф Гитлер». На второй, с рисунком, сделанным самим Гитлером, – «Всего самого хорошего в наступающем году». Через несколько лет Эдуард сказал, что венский период в жизни Гитлера «был единственным, когда он с успехом использовал свой талант» – хотя на самом деле он еле-еле сводил концы с концами, спал в самых дешевых ночлежках и зарабатывал гроши, расписывая такие вот открытки.
Лили рассказала гестаповцам, что пейзажа, упомянутого в статье, у них нет. Потом Эдуард соглашался, что, вполне возможно, Гитлер и подарил ему что-то в этом роде, но точно он этого не помнил, потому что часто получал от пациентов небольшие сувениры. Лили неохотно рассталась с парой открыток, прекрасно понимая (как и муж), что в новых обстоятельствах очень многое зависело от этих скромных знаков признательности юноши своему лечащему врачу-еврею. Сопротивляться было бессмысленно, иначе офицеры перерыли бы всю квартиру.
Гестаповцы сказали Лили, что «конфискуют» открытки, и оставили расписку; она, хоть и изрядно потрепанная, сохранилась до наших дней, и мой двоюродный брат Джон передал ее в вашингтонский Музей Холокоста. Содержание расписки таково: «Настоящим удостоверяется взятие на хранение двух почтовых открыток (автором одной из которых был Адольф Гитлер), конфискованных в квартире доктора Эдуарда Блоха».
Поначалу дело казалось пустяковым: Лили было велено на следующий день прийти в линцскую штаб-квартиру гестапо, чтобы забрать злополучные открытки. Но, явившись, она узнала, что гестапо их не вернет, пока не получит указаний из Берлина. Эдуард забеспокоился и начал хлопотать. Он считал, что сам факт «взятия на хранение» был поводом для встречи с шефом гестапо Линца (а такая возможность представлялась очень редко), рассчитывая потом обратиться с «жалобой и личным письмом» непосредственно к Гитлеру.
Через несколько дней в здании гестапо Эдуарда без лишних формальностей препроводили в кабинет старшего офицера по Линцу, государственного советника (Regierungsrat) доктора Раша. Он, по национальности немец, прибыл в Линц меньше года назад и еще не успел толком обосноваться. Блох подробно записал их встречу.
