вон, волочится сзади — разведчики охраняют саперов. У Саввы дядька колдун. Савва, когда обкурится, толкует сны: «Ерунда все, плюнь, да… а дядька не колдун — монах буддист».
Блокпост прошли, краснодарцы-менты автоматами потрясли: свои, братаны, ништяк!
Кто-то намалевал на блокпосту красными широкими мазками: «Всегда везти не может!» Иван скучно посмотрел на мазню. Однажды видел Иван журналистов. Те снимали надпись. Менты с блока им кричали — и нас и нас! Сняли журналисты ментов, вечером Иван в новостях видел.
На Первомайке разобрались по обочинам и двинулись.
Каргулов еще кашлянул: «Па-ашли!»
Как занервничал старшина, Иван почувствовал. Обернулся, присел с остальными, дулом шарит по туману — не видно сквозь пелену. Старшина с Каргуловым у бэтера; старшина в бинокль смотрит.
Каргулов кулаком махнул над головой, да народ уже схоронился. Ждут.
— Б-бучу, надо, епть. Буча-а! — позвал Каргулов.
Иван, пригибаясь, метнулся к бэтеру.
— П-пасут нас, епть, — Каргулов тычет пальцем в туман. — Вон, видишь, у столба… д-да нет левее… ага…
Иван присел на колено, винтовку в плечо упер, прильнул к окуляру. Костя поправляет:
— Еще, еще левее… Мужик, ягрю, под столбом… типа автобуса ждет. Шугани его, только аккуратно.
До цели метров двести. Иван высмотрел мужика. Черный мужик. Иван ему в висок галочку пристроил и на курок палец. «Десятый?.. Жорик, брат, ты скажи там, чтоб простилось». Давит на курок, еще миллиметрик, полмиллиметрика… Иван галочку чуть выше поднял, процедил сквозь зубы:
— Да не ссыте, валить не буду.
В утренней тишине грохот выстрела согнал с веток сонных голубей. От асфальта тяжело взлетела ворона, обиженно разевая длинный клюв.
— Б-буча, епть, ворону спугнул, — глупо хохотнул Каргулов.
Ворона закружила над бульваром, высмотрела себе место и уселась на той ветке, с которой сорвались голуби. Иван видел через прицел, как впилась пуля в столб над головою человека, как завалился тот на спину и пополз — быстро уполз.
Тихо на бульваре. Каркнула обиженная ворона.
— Не буду валить, не буду…
Ветер, ветер задул, отодрал прошлогоднюю листву от жирной земли. Взревел бэтер, дернулась разведка. Савва поднял автомат и выпустил очередь в развалины.
— Хы-харош палить! — замахал Каргулов на Савву. — Па-пашли пацаны.
Иван знал, привык — ветер несет дурные вести. Ветер. Всегда есть выбор: мчаться прочь, спасаться или биться с ветром. Они бились с ветром. Они могли отказаться, но выбирали ветер: стояли в ширину своих тел на бульваре и ждали, когда ударит порыв…
Старлей Каргулов дышал на треснутые, затертые до мути очки-велосипеды. Костя смотрел в бинокль.
— Ломанулся, ягрю, — старшина кинул бинокль на грудь. — Они нас пасут точно, точно… Ну, шо, браты, идти надо.
Каргулов нацепил очки. Сморщил лоб. Так он стал казаться старше своих лет, и стал очень серьезным. Потому что началось. И вся колонна — саперы, водители в бэтерах, Петюня-наводчик, Буча, Савва с разведкой — все тоже знали, что началось.
Колонна, пройдя почти до конца Первомайской улицы, первыми номерами уперлась в старое мусульманское кладбище. Слева начинался пустырь, впереди широкая гряда пустоглазых руин. Справа за забором польский Красный Крест. У Каргулова, когда колонна проходила мимо, руки чесались швырнуть за забор пару гранат: факт — духов лечат!
Иван ищет глазами, щупает обочину.
Картонка. Он ее вчера видел на этом месте, и позавчера. Люк канализационный. Иван заглянул внутрь. Сплюнул. На куче песка — клубок проволоки тонкой, изогнутой. Иван щупом подцепил, откинул в сторону. Порывом подхватило и погнало клубок по бульвару. Так же вот по волгоградской степи гоняет ветром сухие, колючие «перекати поле»… Проволоку потащило через бульвар, швырнуло об колеса бэтера. Старлей Каргулов, попав ногой в клубок, запутался. Матерится. Когда до столба оставалось метров десять, заволновался Витек-«тэ семьдесят два».
Сапер — это специальность особенная.
Работа у сапера нервная: тут характер нужен, рука чтоб не дрожала.
Сапер на фугас один идет. Кто ж знает, что там зарыто в бугорке, спрятано под фанеркой, какая хитроумная ловушка приготовлена на это раз — вдруг смерть? Бог смотрит на сапера и говорит ему: «Эх, паря, уж если твой это фугас, ты кореша не тяни за собой. Твоя это судьба: и слава, и смерть, коль не повезет, только твои». Сапер на фугас один должен идти, в военном уставе так и прописано. Бога и устав нельзя саперу игнорировать.
Заволновался Витек, и вся колонна инженерной разведки заволновалась.
Иван видит, как Витек, подержав над головой кулак, присесть вроде хотел, но оглянулся назад. Сизым туманом залиты острозубые развалины. Улица широкая — по улице двое идут, мужчина и женщина. Свернули в проулок. Витек — один у обочины. Озирается и медленно на полусогнутых к тому столбу, где мужик сидел, продвигается. Иван обернулся на бэтер, подумал, что «эрпэ» же, система радиопомех на бэтере. Ближе, ближе надо, — «эрпэ» старое — метров на тридцать всего глушит. Серега, будто читает мысли Ивановы: рыкнул бэтер, покатился медленно мимо Ивана к столбу. Закрутилась башня. Петюня метит пулеметом в развалины.
— Га-гаварил я, пасут нас.
Иван распластался на асфальте у бордюра. Взводный привалился сзади, дышит над ухом. Пахнет от взводного мятным холодком.
— Орбит жуешь?
— Ч-чего? — не понял Каргулов.
— Говорю, если проводной, пи…ц Витьку.
Витек пропал из виду. Там куст у дороги. В него Витек и нырнул. Минута прошла, вторая. Каргулов сигарету зубами зажал, чиркает зажигалкой.
— Эрпэ новое нужно. Я г-говорил… Пошел, смотри, п-пошел!
Из кутов вывалилось тело. Витек от обочины махнул через улицу: в одной руке автомат, в другой каска. Он бежал, тяжело переставляя ноги в громадных ботинках, почти не отрывая подошв от земли — длиннющие брючины трепались под каблуками; грохот стоял такой, будто сотню гвоздей вколачивали молотками. Или будто как танк Т-72.
Где-то далеко ахнула батарея САУшек; короткие очереди защелкали — но тоже не близко. Туман стал рассеиваться: гряда руин в конце улицы проявилась отчетливо, как черно-белая фотография в контрастном проявителе. Взрыва все не было.
Витек добежал до бэтера, схватился рукой за броню и бежал так, пока водитель не тормознул, отъехав на безопасное расстояние.
Витька обступили. Он задыхается, рассказывает:
— Я смотрю… ха-аа… хуух, а там «кенвуд» приматанный изолентой. Ну, значит, соображаю, трогать нафиг. Сто пятьдесят второй, синенький в масле. Ржавчины — херушки вам. Как со склада…
— Внятно, ты говори, черт. Не части, ягрю, не части, — сердится старшина.
— Так и значит, не трогаю, потом думаю… о-ох! мама долбанная, а если этот с рацией, рядом запросто второй на проводах. А по параллельным… никто ж не шел! Че не шли? Просрали опять. Думаю, все кобздец мне… Буча, дай
