Книга Куда ведут все карты - Дарья Кей

— Я ведь сказала, — снова раздался голос матери. — Ты не уйдёшь.

Она стояла у дверей гостиной, прямая, как палка, и смотрела льдистыми серыми глазами. Без злорадства, но и без какого-либо выражения вообще. Будто маска въелась в её лицо и мешала проявлять эмоции.

— Да щас! — крикнула Лиз. — Столько раз от вас сбегала и сейчас смогу.

Она подбежала к другим дверям, что должны были вести в праздничную столовую с выходом на террасу. Ею пользовались редко, но никогда не запирали, и Лиз часто пряталась там под столом за скатертью или на подоконниках за шторами. Но и эти двери были закрыты.

С недоумением Лиз попятилась. Тревожно огляделась — и побежала к лестнице. Под ней — дверь, ведущая на кухню, а там точно есть выход на улицу. Слуги так всегда…

— Чёрт…

Лиз отступила от очередной запертой двери.

Витражное окно в конце коридора с другой стороны баррикадировали деревянные балки, по которым вился плющ. Через него не выйти, но, если подняться на второй этаж!.. Ох, сколько раз она сбегала так! Вылезала из собственной спальни через окно и спускалась в сад по этим самым балкам.

Торжествующе посмотрев на всё такую же безучастную, холодную статую, которой была её мать, Лиз бросилась к лестнице… и упала на первой же ступени. Она поднялась и упрямо сделала шаг — но тщетно. Её не держали ноги, ковёр, покрывающий дерево, сжимался, уходил, увиливал. Она спотыкалась о его складки, съезжала вниз, перила становились невозможно скользкими, и держаться за них — всё равно что за обмазанные маслом.

Лиз предприняла ещё одну отчаянную попытку, но лишь снова оказалась на полу, скатившись к подножью лестницы.

— Так не может быть, — прошептала она, и паника начала пускать в душе корни. Как плющ, она обвивала всё, сжимала, душила. — Так не…

В дверь постучали.

— О, вот и отец.

Лиз медленно поднялась и сделала пару шагов вперёд, глядя на то, как мать сама подходит к дверям, чтобы их открыть. Она в жизни бы такого не сделала. Бесси всегда открывала двери. Это Бесси должна была шустро выбежать из коморки для слуг и открыть хозяину дверь, и тогда бы Лиз юркнула под лестницу и через кухню… Но, кажется, кроме неё и матери в доме не было вообще никого.

Фигура отца тёмным силуэтом виднелась сквозь толстые стёкла двери. У Лиз сердце замирало от необъяснимого ужаса. Она не хотела его видеть. Особенно сейчас, в этом наглухо закрытом доме. Но дверь отворилась, и грузный, темноволосый, короткостриженый, с большим животом и слившимся с шей подбородком мужчина в строгом костюме вошёл в прихожую. Он казался Лиз эталонным воплощением всех банковских работников; тем, кем суждено стать любому молодому привлекательному человеку, который решит связать свою судьбу с деньгами и ценными бумагами. Бесстрастный, беспринципный и жестокий. Желающий, чтобы всё было так, как нужно ему, — и ни шагу в сторону.

— О, Элизабет, — сказал он, едва бросив на неё взгляд, пока снимал пиджак и бросал его на стоящий у стены стул. — Давненько мы с тобой не виделись.

— Ещё б столько не видеться, — пробурчала Лиз.

— Ну вот не надо. Всю жизнь жила на мои деньги. Ни в чём не нуждалась. И какую я вижу неблагодарность!

Он пошёл на неё. Лиз попятилась. За спиной — только глухое неоткрывающееся окно да лестница, по которой не подняться. Отец хотел загнать её в угол. Но у него это никогда не получалось. И сейчас не должно было.

— Твои деньги мне не нужны! И не были никогда нужны! Если ты их тратил, только чтобы потом меня этим упрекать, мог бы вообще ни за что не платить!

— Ты училась на эти деньги. Прекрасное образование. Особенно для женщины.

— И без него бы обошлась.

— И не поступила бы в свой дурацкий институт. Придумала тоже! Девчонка-учёный! По руинам лазать она хочет! Долазалась⁈ Не попала б ты туда, если б я не вложил в тебя деньги. В эту твою гимназию.

— Да эта гимназия нужна была, лишь чтобы ты мог своим инвесторам говорить, что у тебя дочь не дура. Чтобы повыгоднее меня продать какому-то идиоту, будто я акционная бумажка.

— И ты бы жила отличной жизнью! Не знала бы бедности и горя. А где ты теперь? Перебиваешься у универских голодранцев? Живёшь в их грязном общежитии? Или у каких-нибудь мужиков за услуги?

Лиз вспыхнула от возмущения. Ярость заслонила глаза, и она бросилась к отцу, вскинула руку, но он перехватил её — и оттолкнул в сторону. Лиз влетела спиной в створку двери в гостиную.

— Ещё раз посмеешь поднять на меня руку, — прорычал отец, — тебе мало не покажется, тупая шмакодявка.

Лиз прикусила губу, чтобы та не дрожала. Она чувствовала себя такой же маленькой и напуганной, как раньше. Когда на неё срывались по любому поводу. Когда каждое пятно на светлых платьях или кривые банты на косах приносили желание либо провалиться под землю, либо сорвать эти банты к чёртовой матери, изваляться в траве, чтобы запачкаться, как последней чушке — сделать всё, чтобы её проступок хоть на толику соответствовал тем словам, которые обрушивались на неё.

Она всегда так делала. Специально выливала на себя чай, супы и варенье. Специально качалась на стуле так, что падала с него. Каталась на перилах даже после того, как сломала руку, упав с них. И лазала по деревьям. И сбегала из дома. И делала всё наперекосяк, чтобы показать, как она ненавидит все эти правила. Невыполнимые, чрезмерные.

— Боишься меня, — гадко посмеялся отец, проходя в гостиную мимо Лиз. Мать окинула её осуждающим взглядом, будто перед ней была не дочь, а что-то жалкое, совсем не соответствующее её высоким стандартам.

— Всегда боялась. — Он сел в кресло и закинул ногу на ногу. — И ведь всегда продолжала творить глупости, Элизабет. А папа мог бы быть хорошим, если бы не приходилось поучать такую неблагодарную дочь.

— Я тебя не боюсь, — прошептала Лиз, всё ещё вжимаясь в дверь.

— Ой не надо, не надо врать, милая. Я тебя насквозь вижу. Ты ведь знаешь, ха.

Лиз вздрогнула и потянулась к шее. Не было… кулона на ней не было… Она его носила всегда, когда оказывалась вблизи Уильяма, и в пещеру заходила в нём. Но теперь…

— Я тебя не боюсь, — повторила она. — Я тебя ненавижу. Это ведь ты тоже можешь считать, правда?

Она снова посмотрела на входную дверь. Он зашёл. Значит, открыть её было можно. Сломать, если уж на то пошло!

Вытащив из кармана шпильку, Лиз