величиной с кулак. Он повернулся к пожилому мешочнику, стоявшему рядом.
– В Москве таких звезд нет.
– Не знаю, – отозвался тот, – в Москве ни разу не был. – Скосил глаза на Аршинова-Марина. – А вы, кажется, еврей?
– Еврей, – не стал отрицать тот. – У меня что, это на лице написано?
– Будьте осторожны. Сам Махно к евреям относится нормально, но вот среди окружения его разные есть людишки…
– Спасибо за предупреждение, – Аршинов-Марин не выдержал, поклонился, отер ладонью сырой нос. – Я к Нестору Ивановичу как раз и еду.
По другую сторону от Аршинова-Марина стояла красивая светловолосая девушка с капризно вздернутым носиком, на котором проступило несколько конопушин.
– Вы к батьке? – спросила девушка тихо – к ним приближался здоровенный детина в кожухе с барашковым воротником. Детина держал наперевес винтовку и вглядывался в лица людей, стоявших перед ним – пытался угадать, у кого из пассажиров имеется запрятанное золото.
– Да, к батьке, – ответил Аршинов-Марин. – По его личному приглашению.
– В Гуляй-Поле едете?
– В Гуляй-Поле.
– Тогда держитесь меня. Не то эти мордовороты до смерти закатать могут.
– Спасибо. – Аршинов-Марин вежливо поклонился. – Как вас зовут?
– Феня.
– А я – Петр Андреевич.
– Я слышала, что батька ждет человека из Москвы. Значит, это вы?
Детина в кожухе приблизился к ним, с интересом глянул Фене в лицо, осведомился:
– О чем балакаем?
– О чем надо, о том и балакаем.
Увидев в руках Аршинова-Марина кожаный портфель с двумя медными замками, детина поспешно протянул к нему руку – вот он и нашел золотишко.
– Дай-ка сюда!
Аршинов-Марин инстинктивным движением прижал портфель к груди, в глазах детины мелькнули торжествующие огоньки, он ухватил портфель рукой и рванул к себе. Неспешно расстегнул замки, глянул внутрь, ковырнул пальцем содержимое и недовольно скривил губы:
– Бумажки какие-то… Тьфу! А посущественнее ничего нет?
– Нет.
Детина швырнул портфель под ноги Аршинову-Марину.
– Таких, как ты, надо расстреливать без суда и следствия. Прокламации какие-то…
Аршинов-Марин проворно нагнулся за портфелем, услышал, как у него в позвоночнике заскрипели кости, невольно поморщился: неприятный звук, не приведи господь дожить до него, в следующий миг все посторонние мысли выдуло из головы: он наконец-то понял, что положение такое, что лучше не расслабляться. И тем не менее произнес, ни к кому не обращаясь:
– Не прокламации, а Бакунин, Кропоткин и мои собственные книги.
– Тьфу! – отплюнулся детина, подступил к Фене, вгляделся в нее: – А ты куда дела свое золото?
– Ты лучше спроси, было ли оно у меня? Это раз…
– И что же будет два? – детина нагло сощурил глаза.
– Насчет два тебе батька Махно все объяснит.
– Це-це-це-це, – детина поцыкал зубами, наставил на Феню ствол винтовки. – Жаль, что пускать в расход вас не разрешили, не то бы… Самое интересное знаешь что? Каждый второй, кого мы выволокли из вагонов, грозит нам батькой Махно. Только ни разу к нам батька не приехал. Я бы таким грозильщикам выдавал квитанцию и отправлял под откос, в общую яму. Чтобы грозили поменьше. А болтали – еще меньше.
– Нет, парень, то, что ты будешь висеть на дереве лытками кверху, я тебе обещаю, – смело проговорила Феня.
Детина рассмеялся – он даже не обиделся на Феню, хотя Аришнову-Марину, например, сделалось страшно, он даже ростом сделался меньше – не понимал, как можно таким тоном говорить с этим громилой, способным любому из них пробить дырку в голове. Для этого достаточно один раз нажать на курок.
– В постели ты тоже такая смелая? – отсмеявшись, спросил детина.
– А вот на этот счет – не твоего ума дело.
– Гы-гы-гы! – детине сделалось еще веселее – к нему подошел напарник и сообщил, что у одного офицера в кителе со споротыми погонами нашли золото, это взбодрило детину, окончательно привело его в приподнятое настроение, он похвалил напарника: – А ты – большой молодца!
«Молодца» – это звучало не по-русски.
– Офицера куда – в расход?
– Зачем? Пусть едет дальше. Паша не велел пускать в расход пассажиров. – Детина вновь перевел взгляд на Феню. – Значит, говоришь, золота у тебя нет?
– Я не сказала, что его у меня нет. Сказала – не твоего ума это дело. Повисишь на дереве ногами вверх – запоминать сказанное лучше будешь.
– Гы! – сказал детина, ткнул пальцем в Феню. – Ты, – он перевел взгляд на Аршинова-Марина, – и ты – к атаману. Он с такими людьми любит поговорить. – Детина двинулся вдоль строя дальше. – Ты тоже пойдешь. – Он ткнул пальцем в нестарого еще человека в железнодорожном кителе и инженерной фуражке с неснятой кокардой.
Инженер вздернул голову.
– А как же поезд? Я же от поезда отстану.
– Ничего. Если понадобится, мы тебя быстрее поезда навострим – пулей улетишь и раньше срока попадешь куда надо. – Детина ухмыльнулся и ткнул инженера в плечо стволом винтовки.
Инженер сник. Прошептал, едва шевеля белыми дрожащими губами:
– У меня дочь умирает…
В ответ детина захохотал:
– А вот этому, извини, не верю. Не верю словам буржуйским…
Всего он отобрал для «беседы» с атаманом семь человек.
Арестованных уже в утреннем сумраке, когда в глубоком вязком небе начали затухать крупные веселые звезды, привели в большое крестьянское подворье, где стояло несколько телег, а в углу, на скамейке с врытыми в землю ножками сидел парень с винтовкой, в шерстяной красной жилетке, в сапогах с щегольски подвернутыми кожаными голенищами и самозабвенно смолил цигарку.
Увидев арестованных, он снял с макушки кепку с воткнутой под ремешок зеленой веточкой:
– Наше вашим, давай спляшем! С прибытьицем вас, господа капиталисты!
Атаманом, командовавшим грабежом поездов, оказался Ермократьев. Феня видела его один раз, когда он приезжал в Гуляй-Поле, целовался с Махно – глаз у нее был цепкий, она запомнила это крупное серое лицо и огромные, длинные, как у обезьяны, руки, способные свернуть шею быку.
Ермократьев сидел посреди горницы, широко расставив ноги, потный, угрюмый – видно, только что выпил чаю и поругался с женой. Феню он не знал, увидев ее, поморщился:
– А эту шелупонистую лярву зачем ко мне притащили?
Детина, тряся чубом, поспешно подступил к атаману:
– Уж больно востра на язык, батька… И этим самым… Махно грозится.
– Батькой Махно? – Ермократьев усмехнулся. Было слышно, как в черепушке у него с тупым ржавым хрустом проворачиваются мозги – давно не думал он так напряженно. Наконец Ермократьев выпятил влажную нижнюю губу – видать, принял решение. – Гони ее со двора прочь! – велел он детине. – Чтобы лярвами тут у меня и не пахло.
Через несколько минут Феня оказалась на пустынной кривой улице, в разных концах которой предостерегающе побрехивали собаки. Деревня незнакомая. Куда идти – неведомо. Она еще не успела сообразить, что делать, как со двора вытолкали и Аршинова-Марина. Расстегнутый портфель он держал под мышкой.
– Вы? – обрадовалась попутчику Феня.
– Вроде бы я, – неопределенно ответил Аршинов-Марин.
– Не били они вас?
– Пальцем не тронули. Только вот, – он сморщил свой большой, покрасневший от холода нос, ткнул пальцем в портфель, прижатый локтем к телу, – все мои шмотки, извините, сударыня, за нелитературное выражение, перетряхнули настолько, что из
