Рад приветствовать вас, ваше сиятельство, — обратился он ко мне с шутовским поклоном.
— Брось, Федор Иванович, тебе ли не знать, что такие вещи быстро не делаются. Как мне популярно изложил нотариус, дела о введении в род и признание наследником титула, особенно для князей, коих в империи не слишком много, утверждаются на самом верху, собственноручно государем императором. И дело это мешкотное. В самом лучшем случае — полгода.
— Неважно. Для всего Тамбова вы уже князь, так что не удивляйтесь опережающему события титулованию. Люди, особенно простые, они ведь как думают? Польстишь самолюбию человека, глядишь — лишнюю копеечку от него получишь. Слова ничего не стоят, а прибыток вполне ощутим. Ждите очередной волны приглашений. И, кстати, готовьтесь к рождественскому балу у Сердобиной. Уж на этот раз вам не бродить в одиночку из угла в угол, любая девица с вами танцевать пойдет, а то и мамаши против не будут. Вы уж извините, но помещице Томилиной жестоко завидует половина тамбовских дам. А вторая половина страстно ненавидит. Да и многие из девиц, отравленные эмансипацией, не будут против познакомиться с вами предельно близко. Вы, Владимир Антонович, нынче романтический герой. Слухов о вас ходит — не пересказать. И некоторые мужья уже заранее начинают ревновать к вам своих жен, независимо от наличия повода.
— А-а, — отмахнулся я, — пустое. Займись какой бумажкой, и чиновнику наплевать, сколько титулов у тебя будет через полгода, и даже через день. Сейчас ты мещанин — и точка. И поступят с тобой по закону как с мещанином.
— Но тут-то не закон. Народ желает работать на перспективу. Расчет-то какой? подведут к тебе барышню, понравитесь друг другу, пока пойдут визиты да ухаживания, да прогулки под строгим присмотром. А там и дело о титуле решится. А коли не решится — девку за другого сговорят, а тебе от ворот поворот дадут. Но — вежливо. Потому, как вдруг ты не нынче, так в следующем году титул получишь? Так чтобы насовсем отношения-то не портить.
— Понятно. То есть, никакой, романтики, один лишь циничный прагматизм.
— А тебя, я чувствую, некая особа за живое взяла? Душу взволновала?
— Нет. Просто жаль расставаться с еще одной иллюзией.
В этот момент я твердо решил к баронессе пойти. И не стесняться более, не ограничивать себя в действиях. Ибо если женщина оценивает меня как актив, как ресурс, принимая решения о встречах единственно из моего социального статуса, пусть даже и мнимого, то почему я должен оставаться по отношению к ней рыцарем?
— Не жалей. Без иллюзий жизнь становится проще. Но я, собственно, не за тем приехал.
Игнатьев потёр рукой лоб и скорчил жалобную гримасу.
— Не корысти ради, а токмо волею пославшего меня папеньки. Не скажу, что это доставляет мне удовольствие, но и отказаться, поверь, не мог. Батюшка мой, как узнал, что старый Тенишев собирается тебя в наследство ввести да князем сделать, напрочь потерял и сон и покой. Вы, помнится, не слишком хорошо расстались в последнюю вашу встречу.
— В нашу единственную встречу, — желчно отозвался я.
— Ну так вот…
Игнатьев сделал вид, что не заметил моих слов.
— Он желает загладить перед тобой свою вину и принести соответствующие извинения в подобающей случаю форме. Одним словом, он просит тебя явиться на званый обед, который он дает в ближайшую субботу.
— Знаешь, как раз в эту субботу не могу. Ибо зван на танцевальную вечеринку к Сердобиной.
— Ишь ты! Высоко поднялся. У Сердобиной, знаешь ли, кто попало не бывает. Мне вот ни разу не довелось. Что ж, поскольку нынче ты занят, то обед в особняке Игнатьевых состоится через неделю. Папенька, знаешь ли, готов на многое ради того, чтобы вернуть твоё благорасположение.
Я сдержал данное себе слово и заехал к Шнидту. Старый мастер встретил меня как дорогого гостя. Лично вышел в лавку, взял меня за обе руки и не отпускал до тех пор, пока не закончил длинное и велеречивое приветствие. Затем повел меня не в знакомую уже мне комнатку для важных клиентов, а в дом. Усадил за стол, велел служанке накрыть к чаю и выставил графинчик той самой настойки. На этот раз отказаться без того, чтобы не обидеть старика, было невозможным.
Шнидт собственноручно разлил настойку в хрустальные рюмки и поднялся на ноги. Встал и я.
— Дорогой Владимир Антонович, вы даже не представляете, насколько вы много сделали для меня. Вы буквально наполнили мою жизнь счастьем, которое, я верю, продлится до конца моих дней. Я видел Настеньку после победы в гонках. Она просто светилась! Она всю жизнь, всю жизнь об этом мечтала. И вы, именно вы дали ей шанс претворить эту мечту в жизнь. Поэтому я хочу выпить эту рюмку за вас. За ваши идеи, за ваши умелые руки, за вашу большую и щедрую душу. За вас, Владимир Антонович.
И опрокинул рюмку в рот.
Я последовал его примеру и, вновь усевшись за стол, поинтересовался:
— Альфред Карлович, а почему именно это? Почему не свадьба? Пусть прошло еще немного времени, но, мне кажется, Анастасия Платоновна вполне счастлива в браке.
— Ах, оставьте. Свадьба — это, скорее, мечта её родителей. Их счастье. И они этим счастьем ныне вполне наслаждаются. Но сама Настенька — я ее знаю много лучше, чем даже Вера Арсеньевна, ее мать, — она жила только гонками. Вы бы видели, как светились её глаза, как душа её буквально воспарила над обыденностью и суетой! Она поверила в себя, в свои силы. А это, знаете ли, много стоит.
— А ведь Анастасия Платоновна действительно хорошая гонщица. На том злосчастном ралли она была бы второй, в этом нет ни малейших сомнений.
— Еще бы! — расплылся в улыбке Шнидт. — Я ведь сам её учил.
— Тогда я предлагаю второй тост за вас, Альфред Карлович. За ваши золотые руки, за ваше мастерство и ваши знания. И, конечно, за ваш талант педагога, благодаря которому в этом мире появился еще один прекрасный гонщик.
Когда мы выпили по второй, я перешел, наконец, к чаю и к цели своего визита.
— Знаете, Альфред Карлович, я должен сказать вам огромное спасибо. Ваши гогглы — те, последние, что я у вас заказывал, не далее, как два дня назад безо всяких преувеличений спасли мне жизнь.
— Вот как? — заинтересовался Шнидт. — И как же это
