Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
class="stanza">
Сподвижник — кофеин мне шлёт привет намёка:
он презирает тех, кто завсегдатай снов.
…Нет счастья одного — бывает счастий много:
не лучшее ль из них сбывалось в шесть часов?
В Куоккале моей, где мой залив плескался
иль бледно леденел похолоданья в честь,
был у меня сосед — зелёная пластмасса —
он кротко спал всю ночь и пробуждался в шесть.
В шесть без пяти минут включала я пригодность
предмета — в дружбе быть. Спросонок поворчав,
он исполнял свой долг, и Ленинграда голос:
что — ровно шесть часов — меня оповещал.
Возглавие стола — возлюбленная лампа —
вновь припекала лоб и черновик ночной.
Кот глаз приоткрывал. И не было разлада
меж лампой и душой, меж счастием и мной.
За пристальным окном — темно, безлюдно, лунно,
непрочной белизной очнуться мрак готов.
Уж вдосталь, через край, — но счастье к счастью льнуло,
и завтракать мы шли, сквозь сад, вдвоём с Котом.
Пригожа и свежа, нас привечала Нина.
Съев кашу, хлеб и сыр я прятала в карман.
Припасливость моя мелка, но объяснима:
залив внимал моим карманным закромам.
Хоть знают, что приду, — во взбалмошной тревоге
все чайки надо мной возреют, воскричат.
Направо от меня — чуть брезжат Териоки,
и прямо предо мной, через залив, — Кронштадт.
Я чайкам хлеб скормлю, смущаясь, что виновна
пред ненасытной их и дерзкой белизной.
Скосив зрачок ума, за мной следит ворона —
ей не впервой следить и следовать за мной.
Встреч ритуал таков: вот-вот от смеха сникну…
— Вороне как-то Бог… — нет, не могу, смеюсь,
но продолжаю: — Бог послал кусочек сыру —
и достигает сыр вороньих острых уст.
Налюбовавшись всласть её громоздкой статью,
но всласть не угостив, скольжу домой по льду.
Есть в доме телефон. Прибавив счастье к счастью,
я говорю: — Люблю! — тому, кого люблю.
Уже роялей всех развеялась дремота.
Весь побережный дом — прилежный музыкант.
Сплошного — не дано, а кратких счастий — много,
того, что — навсегда, не смею возалкать.
Так помышляла я на милом сердцу свете.
Согласно жили врозь настольный огнь и тьма.
Пока настороже живая мысль о смерти,
спешу благословить мгновенье бытия.
«Девочка с персиками»
Сияет сад, и девочка бежит,
ещё свежо июня новоселье.
Ей весело, её занятье — жить,
и всех любить, и быть любимой всеми.
Она, и впрямь, любима, как никто,
семьёй, друзьями, мрачным гимназистом,
и нянюшкой, воззревшейся в окно,
и знойным полднем, и оврагом мглистым.
Она кричит: «Я не хочу, Антон,
ни персиков, ни за столом сиденья!»
Художник строго говорит о том,
что творчество, как труд крестьян, — вседенно.
Меж тем он сам пристрастен к чехарде,
и сам хохочет, змея запуская.
Везде: в саду, в гостиной, в чердаке —
его усердной кисти мастерская!
А девочке смешно, что ревновал
угрюмый мальчик и молчал сурово.
Москву давно волнует Ренуар,
Абрамцево же влюблено в Серова.
Он — Валентин, но ре́кло он отверг
и слыл Антоном в своеволье детства.
Уж фейерверк, спех девочки — наверх:
снять розовое, в белое одеться.
И синий бант отринуть до утра,
она б его и вовсе потеряла,
он — надоел, но девочка — добра,
и надеванье банта повторяла.
Художника и девочки — кумир:
Лев золотой, Венеции возглавье.
Учитель Репин баловство корил,
пост соблюдая во трудах, во славе.
А я люблю, что ей суждён привет
модистки ловкой на Мосту Кузнецком.
…Ей данный вкратце, иссякает век.
Она осталась в полдне бесконечном.
Ещё сирень, уже произросло
жасминное удушье вкруг беседки.
Серьёзный взор скрывает озорство,
несведущее в скуке и бессмертье.
Пусть будет там, где персики лежат,
пусть бант синеет, розовеет блуза.
Так Мамонтову Верочку мне жаль:
нет мочи ни всплакнуть, ни улыбнуться.
Отсутствие черёмухи
Давно ль? Да нет, в тысячелетье прошлом,
черёмухе чиня урон и вред,
скитаясь по оврагам и по рощам,
я всякий раз прощалась с ней навек.
С больным цветком, как с жизнью, расставалась.
Жизнь убывала, длился ритуал.
Страшись своих обмолвок! — раздавалось.
Смысл наущенья страх не разгадал.
Я стала завсегдатай отпеваний,
сообщник, но не сотворитель слёз.
Вокруг меня смыкался мор повальный,
меня не тронул, а других унёс.
Те, что живее, надобней, прочнее,
чем я, меня опередив, ушли.
Вновь слышу уст неведомых реченье:
— Остерегись! Ещё не всё, учти.
В студёном, снежном мае прошлогоднем
был сад простужен, огород продрог,
зато души неодолимый голод
сполна вкусил растенья приворот.
Со мною ныне разминулся идол,
и что ему моей тоски пустяк!
Нюх бедствовал, ум бредил,
глаз не видел.
— Навек! — твердила.
Что же, век иссяк.
Век заменим другим. —
Прощай навеки! —
вот ария из оперы немой.
Случайно ли влиянье властной ветви,
хотя б одной, май разлучил со мной?
В чужом столетье и тысячелетье
навряд ли я надолго приживусь.
Май на исходе. Урожай черешни —
занятье и окраска детских уст.
Созреет новорожденный ботаник,
весь век — его, а он уже умён.
Но о
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
