и открывает этот первый в истории съезд северного крестьянства. Выразительный голос оратора, которого уже знают, уже видели у себя в волостях эти люди, хорошо слышен на площади.
— Примите братский привет, товарищи делегаты, — говорит он, — от трудящихся Петрограда, от красных полков Советской Республики.
Площадь отозвалась звучным, раскатистым «ура!».
— Хотя съезд наш проводится впервые, — продолжает Восков, — но союз между рабочими и крестьянами заключен давно. Пусть же этот съезд всколыхнет мир и покажет всем народам, что Советская республика крепка союзом рабочих и крестьян и никаким капиталистам и империалистам ее не удастся раздавить. Да здравствует коммунизм всего мира! Да здравствует союз рабочих и крестьян всего мира!
В воздух взлетают фуражки, кепки, солдатские папахи, шлемы, ушанки, бескозырки…
От ВЦИК приветствует съезд Свердлов. Выступают руководители Союза коммун, нарком просвещения Луначарский.
Восков приглашает хлеборобов отобедать в Зимнем дворце, где для них уже накрыты столы.
Потом делегаты расходятся по залам: у каждой губернии — свой. Активисты губпродкома помогают им подготовиться к заседаниям съезда, которые будут проходить в разных помещениях города. «Скажи, товарищ, — слышится там и здесь, — а Восков где? Придет к нам Восков?»
Восков старается успеть побывать всюду, хотя двое суток тоже имеют, как ему шутливо сказал Луначарский, «революционный предел». Но его слышат и участники дискуссии по продовольственному вопросу, которые дружно записывают: «Вон из деревни мироеда, кулака и спекулянта! В первую очередь Советы должны накормить бедняка деревни, а излишки передать братьям — рабочим города и нашей Красной рабоче-крестьянской армии». Его слышат и участники заседания по текущему моменту, которые принимают поистине символическое решение: «Организовать образцовые полки деревенской бедноты, которые должны стать самым стойким заступником социалистического отечества». В эти дни он заседает, обедает и даже спит вместе с крестьянами, без конца разъясняет и спорит, шутит и бьет наповал.
— Честных торговцев ни к чему начисто добивать, — опять очередной оратор наивничает. — Которые честные торговцы, так они даже помогают хлебные излишки промеж уездов выравнивать.
— Хвалила себя кума, — бросает Восков с места, — да всю кашу съела сама.
Хохот, аплодисменты, свист.
— Отвоевались! — Кому-то не по душе предложение о красных полках. — Пусть тяперича другие под пулями вшей считают.
Восков с ходу режет:
— Нехай волк телку соседскую жрет, как до моей дойдет, я с печи опосля обеда и крикну соседу…
Так проходила эта страдная неделя. Прощаясь с делегатами, он предсказывает:
— Следующий съезд крестьян уже не будет больше съездом бедноты, так как будут лишь равные труженики на крестьянской ниве.
Его просят приехать вологодцы, череповчане, псковичи, хлеборобы Олонецкой и Северодвинской губерний.
— Слышь, — окликает его знакомый председатель комбеда, — ты все с нами днюешь и ночуешь. Детки-то есть у тебя?
— Есть, — грустно ответил он. — Трое. Опухли с голодухи. Их у меня трое и еще миллион.
— Богатый, — посочувствовал председатель комбеда. — Ну, раз так, есть за кого бороться и мстить мировому капиталу.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ.
ОНИ БЫЛИ СТУДЕНТЫ
Только что вернулась из дому. Семь потов пролила, квартиру убрала на славу. Мать будет довольна. И вдруг посмотрела на бабушку — сердце защемило. Бледная, с розовым шрамом на голове, чувствует себя одинокой и бессильной. В квартире пусто. Ребячьего гомону давно уже не слыхать. И вообще вокруг пусто. К институту и подойти боязно, больно много с ним горького и счастливого связано. Друзей своих порастеряла, кажется, безвозвратно.
Есть за что бороться и мстить. Нет пока такой возможности.
Жизнь как будто вошла в свое русло. Коды. Цифры. Латынь. Выход на связь. Купанье в заливе. Снова выход на связь. Самоучитель немецкого языка. С диска патефона плывут немецкие слова, наговоренные русскими. Потом из эфира наплывают немецкие слова, произносимые уже немцами. Выход на связь. Самоучитель английского языка.
А осенняя пора — чаровница. Листва желто-красная и потому придает лесу вид опаленного зноем. Пушкин любил это время. И я люблю его. Эти дни особенно прекрасны. Дожди еще не замызгали дорогу, трава и листья еще не гниют. Прохлада и изумительная, ни с чем не сравнимая свежесть. Румяные щеки природы…
А у меня жизнь пока сплошное повторение — долбежка, долбежка, долбежка. И, кроме семи слов от тебя, — ничего нового. «Жив. Здоров. Помню. При первой возможности напишу». Даже подписи нет. Учитесь, товарищ разведчик…
— К вам можно, Сильвия Семеновна?
— Конечно, Сергей Дмитриевич, заходите.
Он не один. С ним — маленькая темноглазая девчушка. Чемоданчик держит смешно — обеими руками к себе прижимает. Носик курносый и веснушки. Ничего примечательного. Наверно, до войны десятый кончила. Где-нибудь под Лугой или Гатчиной. Застряла в эвакуации и — сюда. Хотя сюда — не просто…
— Знакомьтесь, это Марина Васильевна. Будет вашей соседкой по комнате.
— Очень рада.
Вот новости! Одной так хорошо было.
Инструктор глянул на Сильву.
— Мне кажется, вам уже поднадоели занятия со мною. Для разнообразия займетесь с Мариной Васильевной.
— Есть поучить. Коду?
— Поучиться, — пояснил он. — Кодам. Ну, устраивайтесь, товарищ младший лейтенант.
Вот это сюрприз! Десятиклассница — младший лейтенант.
— Выругайте меня, Марина Васильевна, но как только вы вошли, я решила, что вам семнадцать лет и вы еще совсем-совсем зеленая…
Девушка взглянула на нее, и Сильву поразил спокойный, даже чуть суровый взгляд больших карих глаз. Но девушка ничего не сказала, положила чемоданчик на стул и начала раскладывать свои вещи на тумбочке: зеркальце, одеколон, носовые платки, несколько книг, спички, распечатанную пачку папирос и, поколебавшись, достала большой финский нож, бросила его в ящик.
— Зачем он вам?
— Сувенир, — сухо ответила девушка.
За весь вечер она не проронила и десятка фраз. Самое необходимое: «Где у вас вода?», «Табачный дым не мешает?».
Утром, когда Сильва извлекла из-под кровати свою портативную рацию, готовясь отправиться с нею на берег, Марина вдруг приказала:
— Отставить! Эти часы теперь будут моими.
Они медленно шли между морем и соснами.
— Чему я должна у вас научиться? — Сильва первая прервала затянувшееся молчание.
— Во-первых, задавать меньше вопросов. Поверьте, это для вашей же безопасности… в будущем. Нужно присматриваться, а не спрашивать.
— Ясно. А еще?
— Это тоже посчитать за вопрос?
Наконец-то инструктор улыбнулась. Налетел порыв ветра, ударил, закружил листья, взметнул песок. Марина придержала развихренные локоны, сжалась в комок, чтобы ветер обтекал. Сильва, напротив, подставила ветру лицо, грудь, слегка откинув голову назад, жадно задышала. Потом ветер стих, они обе выпрямились, прошли немного вперед.
— Мы начнем вот с чего, Сильвия Семеновна, — на этот раз первая заговорила инструктор. — Представьте себя во вражеском тылу, в окружении людей, которые вами заинтересовались. Вы рассказываете о
