побоях Риту Николаевну, надеясь оставить сына себе.."
Поперхнулась, он продолжил.
— Никитке вправляли нос, после проводили коррекцию шрамика, сейчас он почти не заметен... Но если знать место, две точки вполне видны.
Попыталась поднять голову к нему.
— Я часто вспоминаю всё это, Свет. Как она позвонила, осознав, что кровь не останавливается, как я орал в трубку, мчась к ней в столицу, как меня убеждали, что ребенок просто споткнулся и неудачно задел угол мраморного стола, как он терял у них сознание, а они не хотели огласки и... Как после... Он впервые не дал к себе дотронуться... Даже мне.
Выдох.
— Потом я убеждал отдел по делам несовершеннолетних, комиссии, нанимал нейропсихологов, неврологов и гору не бюджетников, пытаясь доказать, что мой ребенок не притворяется, что он не был таким раньше, и, да, что он мне нужен. Но к чему я это...
Вдох и продолжение:
— Просто пойми, я не хочу потерять его вновь. Не хочу, чтобы он к кому-то привязывался и не хочу привязываться сам, Свет.
— А я...
— Не знаю, до сих пор не решил. Только...
Моё сердце уже ухнуло вниз, вдруг сжавшись нелепой болью. Почему я... Я же знала... Ничего серьезного. Знала и убеждала свою душеньку не рваться, не тлеть, знала же, что будет...
Убираю руку и почти отстраняюсь, но он резко прижимает обратно.
— Ты опять не слушала?
Поднимаю глаза...
— Котова, нет... серьёзно? Что последнее я сказал?
Хлюпаю носом.
— Что ты не решил.
Рашевский вдруг усмехнулся, и, выдохнув, прошептал.
— "Только, может быть, пора все это менять..."
— Что менять?
Чертыхнулся, заглянув в глаза.
— Свет, блин... обои здесь...
— Обои?
Зрачки точно расширились.
— Боже, дал же ты женщину!
----
*Строчка из песни гр. Сплин "Моё сердце..."
Серьезно, консервами!?
Сквозь тьму
Так странно началось утро. Легкий озноб пробежал по телу, заставляя поежиться и укутаться в чем-то огромном, а следом в остатки сна ворвался шепот:
— Пап, может Свету переложить?
Куда это меня переложить ещё? Что я вообще... Не дожидаясь ответа, а тем более каких-либо действий, открыла глаза, пробубнив еле внятно:
— Доброе утро.
Заметила Никиту на диване, что свесился с него, разглядывая меня. Кивнул, заулыбавшись. Где-то позади скрипнула половая доска, но оборачиваться даже не буду. Мне неловко!
Легкий скрип прошелестел возле моей головы, а потом и вовсе исчез из комнаты. Никита рванул следом, быстро соскочив на ноги. Интересно, что его отец придумал сегодня?
Но судя по звукам из кухни, пока что всё просто — завтрак. Пришлось встать, убрать за собой спальник, заправить диван ребенку, найти наконец высохнувшие штаны и юркнуть к ним. Удивительно, сколько сейчас времени? Сквозь ветки уже пробивается солнце, но дом за ночь успел еще больше пропитаться прохладной влагой. Подошла к печи, дотронувшись до известняка, что еще хранит ночное тепло, но так слабенько, что я даже поморщилась.
— Пап, но я не хочу тушенку! — Повторяет снова Никита, пуская меня на место возле окна.
Его отец же просто слишком красиво вскрывает банку, проткнув ту все тем же ножом. СТОП, "красиво"?
Хотя да, красиво. Одна рука фиксирует, крепко схватив. Вторая разрезает железку... А вены-то, вены...
— Свет, ты голодна? — Отвлекается на меня Никита, не заметив, как я дрогнула от его вопроса. — Скажи хоть ты папе, что эта тушенка еще вчера достала!
Поднимаю глаза к лицу... И тут же опускаю обратно. Артем, кажется, злится. Искра пролетевшая в мою сторону точно не предвещает ничего хорошего. И что же... что не так-то? Тушенка, блин?
Что он губы сжал, лоб нахмурил и искрит, что точно: дотронешься — торкнет. Что не так?
Наконец оставляет несчастный нож и покореженную банку. Кидает взгляд на сына, подцепляет пакет с резанным хлебом и безмолвно уходит прочь.
Куда уходит-то? Оборачиваюсь, точно расслышав как хлопнула старенькая деревянная дверь. Оборачиваюсь к Никите:
— Что это с ним?
Тот отмахивается, садится рядом, скрипнув ножками стула об пол, и подвигает ко мне консервы.
— Папа просто не выспался.
И кажется, я краснею.
— Да? — Не дожидаясь ответа, продолжаю. — А ты как спал?
Мальчишка улыбается, снова повторяя трюк с тушенкой.
— Свет, это просто последняя банка. Они же тебе понравились? Я хотел оставить...
Поня-я-ятно... значит, заметил, что вчера ела как не в себя, некручивая мысль за мыслью весь вечер. Потому лишь киваю и большой ложкой подцепляю кусок побольше, да ворчу на его отца, дабы стыд заглушить:
— Хлеб мог бы и оставить...
Никита светится, но старательно отказывается от предложений присоединиться.
— Там рыба еще есть... Сейчас только папа вернется.
И даже не верится, что так бывает... Что еще существуют такие вылазки на природу, что можно обижаться не на ту банку консервов, смущаться от того, что провела с ним ночь (И хоть ничего не было, а краснею я точь-в-точь как семнадцатилетняя), что можно уйти в лес и не бояться заблудиться, что даже тут на этой небольшой опушке мне будет спокойнее, чем в большинстве бетонных стен. Может, Артём в чем-то прав? Хотя всё равно всё это очень дико.
— Ладно, где там твоя рыба? — Хватаю умело нож. — А то мало ли, вдруг твой папочка до ночи не явится.
Никита снова хихикает, явно стараясь меня очаровать, реагируя слишком активно на любое мое слово. А я? А я давно уже поняла, что хоть один Рашевский на моей стороне. Хоть один...кормит меня тушенкой.
Вышла на улицу, запахивая кофту, но всё равно задрожала от перепада температур. Как же прохладно утром в лесу... И куда он утопал вообще? С хлебом...
Спустилась по ступеням и тут же остановилась от оклика за спиной.
— Котова!
Развернулась на 360.
— Да-а-а.
— Ты куда?
И смотрит так, ухмыляется.
— За тобой.
А что мне врать, собственно, правда?
— За хлебом точнее, ну ладно..
Артём приподнял опустевший целлофановый пакет, твёрдо заявляя, что всё — объект исчез...
— Мог бы и..
Поморщился, закатив глаза.
— Мы серьёзно будем говорить о хлебе, Света?
Ммм... и что на такое отвечать? Да, я бы поговорила: "Какой там? Белый, ржаной, серенький — что ты любишь, Тём?". Но, естественно, молчу, глупо улыбаясь и направляясь к нему большими нелепыми шагами. Смотрит и едва сдерживает улыбку.
— Чего ты ушёл-то? — Аллилуйя, одна нормальная мысль! —
