том, что в ней нуждаются.
Однако симуляционная природа власти этим не ограничивается. Власть замещает собой не только коммуникацию, но и ряд других важных отношений, которые мы считаем «естественными».
Властитель
Ещё одним заблуждением является то, что власть обязательно предполагает фигуру «властителя». Между тем, она не только не является необходимой, но даже и не первична.
Основной формой власти, с которой приходится сталкиваться человеку, является власть обстоятельств. Например, крестьянин, в поте лица распахивающий поле, делает это не потому, что ему кто-то приказывает это делать, а потому, что иначе он и его семья умрут с голоду следующей зимой. Очень многое делается не потому, что этого хотим, но потому, что в противном случае нас ждут неприятности. При этом нет никакой разницы между теми неприятностями, которые могут причинить нам другие люди, и теми, которые способен причинить «естественный порядок вещей». Второй даже хуже: если власть человека над человеком всё-таки не является абсолютной (человека можно уговорить, переубедить, наконец, победить в борьбе), то обстоятельства обладают куда большей силой (в случае законов природы – непреодолимой).
Более того, всякая власть является подражанием «власти обстоятельств». Правитель, стремящийся упрочить свою власть, обычно пытается уподобить свои законы и приказы «естественным законам» и «природным катаклизмам», то есть чему-то «объективному».
С другой стороны, общество, воздвигая над собой человеческую власть, пытается подчинить себе обстоятельства, стать сильнее их. В этом смысле власть – это заменитель законов природы. Человеческая власть замещает собой природу, становится между ней и обществом.
Разумеется, власть не может просто отменить «обстоятельства». Хотя фигура «магического царя» подразумевает именно такие ожидания: правитель рассматривается как источник нового закона, отличающегося от природного – например, он может вызывать дождь. Тем не менее у власти есть вполне реальные возможности повлиять на обстоятельства – причём только у неё одной. Например, можно защитить себя от неурожая, сделав запасы зерна. Однако сделать запасы зерна может только власть. Во-первых, необходимо отобрать у земледельцев и сохранить часть урожая. Нужны также особые хранилища, доступ к которым частным лицам запрещён (иначе зерно окажется проданным или съеденным). Далее, в случае голода необходимо проводить регулярные раздачи зерна, для чего нужны особые люди (по той же причине) [105]. Всё это – сложный, и не слишком эффективный механизм, к тому же вызывающий нарекания. Однако альтернативой власти правителя над зерном является власть засухи и неурожая, бесконечно более жестокая и неумолимая [106].
Промежуточной инстанцией между «властью обстоятельств» и личной властью правителя следует считать власть «человеческого закона» – писанного, или, чаще, неписанного. Власть «обычая» частично освобождает человека от необходимости подчиняться обстоятельствам. Однако он сам является «обстоятельством», то есть чем-то сложившимся вне и помимо личных решений людей.
Обычай можно определить как закон, наказанием за нарушение которого является возможность дальнейшего его нарушения. Иными словами, от нарушения обычая людей удерживает страх перед разрушением налаженного строя жизни, в конечном итоге – всего привычного миропорядка [107].
Личная власть является вторичным явлением по отношению к власти обычая. Когда кто-то говорит «я есть власть», он тем самым утверждает «я есть закон», присваивает себе роль и полномочия закона, приватизирует власть.
Механизмы этой приватизации многообразны. Во-первых, властитель может выступать в роли интерпретатора, толкователя обычая: это власть человека, «знающего как надо». При этом ссылка на забытые или малоизвестные стороны обычая обязательна. Толкователь, пользуясь своим положением «знающего», может нечто опускать или добавлять от себя. Именно эти пропуски и добавления и являются проявлениями его личной власти.
Интересно, что этот, весьма старый, механизм исправно работает до сих пор: любое серьёзное новшество обычно нуждается в санкции со стороны «истории», то есть, проще говоря, знания о должном [108]. (Так называемый «фундаментализм» состоит не в том, что он обращается к прошлому за санкцией на власть, а в том, что он не признаёт никаких других её источников, отказывая им в легитимности.)
Другим источником власти является демонстрация ограниченности обычая, то есть открытый переход к властному творчеству. «В обычае есть не всё» – это не менее, а в чём-то и более популярная форма приватизации власти, чем интерпретация обычая. При этом, как правило, ссылаются на «наступившие новые времена», на «изменившиеся условия», то есть, опять же, на обстоятельства. В конечном итоге, власть может ссылаться на сам факт «течения времени» («нельзя же больше терпеть то, что продолжается веками!»), то есть на саму потребность в новом, которую она же и вызывает к жизни.
Однако в обоих случаях приватизация происходит потому, что обществу требуется больше власти, чем раньше.
Обычаю противостоит (и дополняет его) обязательство, то есть осознанно взятое на себя решение человека сделать нечто. Неважно, перед кем было принято обязательство – перед собой или перед другими. По сути дела, обязательство – это оформленная, объявленная воля, замещающая собой обстоятельства.
Однако между властью обстоятельств и властью обязательств нет чёткой границы. «Выхода нет», «я обещал», и «мне приказали» воспринимаются одинаково: как обстоятельства непреодолимой силы.
Итак, «личная власть» является вторичным явлением по отношению к власти безличной. Греческие софисты, впервые различившие «природный закон» и «человеческий закон», совершенно напрасно противопоставили их друг другу. На самом деле имеет смысл говорить о едином законе-как-таковом, существующем объективно – будь то законы физики, или человеческие обычаи. С другой стороны, существуют практики использования (и преодоления через использование) этих законов. В случае с физическими законами это техника (в современном смысле этого слова), в случае с обычаями – это разнообразные практики личной власти. Можно даже сказать, что властные техники появились раньше, чем «природные». Технологии власти одних людей над другими явились (и во многом остаются) образцом для человеческой «власти над природой». Техника вышла из политики.
Властная среда
Очень часто рассуждения о власти базируются на том неочевидном допущении, что «властитель» – это одинокая фигура, некий «царь, живущий один». Более того, одиночество властителя, казалось бы, прямо следует из того, что он властитель: в противном случае, ему пришлось бы делить власть, договариваясь с кем-то другим. Что является более сложным случаем, чем одиночество на вершине властной пирамиды.
Однако властная пирамида никогда не бывает одной. Даже дикие племена живут в окружении других диких племён. Соответственно, вождь каждого племени знает, что существуют и другие вожди. Более того, отношения с ними – прямые или косвенные – занимают его куда больше, чем обычно думают.
Прежде всего, о существовании этих отношений. Властитель рассматривает любые действия неподвластных себе людей (а также обстоятельств) как проявления чьей-то чужой власти. И его действия всегда учитывают это обстоятельство.
В этом смысле властитель всегда политик.
