Сколь лежали так — неведомо. И сколь еще бы пролежали — непонятно. Ведь хорошо же, отрадно. Нельга положила ладошки на спину Некраса и вот чудо — приласкала его, а приятно себе сделала. Не успела подивиться такому-то, как Некрас голову поднял, посмотрел прямо в ее глаза:
— Медовая, по сей день не разумел, как это от любви-то издохнуть. Вот теперь и понял, — глаза блестят, голос тряский. — Одно знаю, если уж и уходить в навь, то токмо вот так.
Заплакала Нельга, ведь сказал то, о чем и думать не хотелось — о нави! Обхватила лицо его ладонями, покрыла поцелуями нежными, все шептала невпопад:
— Живым будь, Некрас… Всегда называй меня медовой, инако не говори… Спаси тя за все… — целовала, слезы лила.
Уж потом сквозь мутную пелену посмотрела на парня и вздрогнула. Глаз таких у него никогда еще не видела! И тоска там, и радость, и боль, и любовь яростная.
— Вот ты какая… Мягкая, нежная, как шёлк. Медовая, любая, откуда? Ведь иное о тебе думал… — голову склонил, одарил поцелуем. — Я никому тебя не отдам. Ни Мологу, ни богам, ни людям. Гнать будешь, за тобой пойду, потащусь псом бездомным. Ругать станешь, почту за ласку. Скажешь дурень? А и правой будешь! Сам о себе так мыслю. Токмо поделать ничего не могу…да и не хочу.
Обнял крепко, руками сдавил так, что Нельга едва не задохнулась, но не дернулась, слова ему не сказала. Лежала под ним и радость свою нянькала. Такую большую, что всю явь можно было в ней утопить.
— Медовая, ведь раздавлю тебя. Чего ж молчишь, слова не скажешь? — отпустил ее, на локтях приподнялся. — Чую, больно тебе.
Отодвинулся, а Нельга сморщилась, дернулась. Боль ткнулась несильная, но противная. И опять Некрас приметил! Встал на ноги и ее за собой потянул. Обнял и повел к реке, зашел по пояс теплую воду, принялся обмывать. Руки нежные, заботливые скользили легко, сторожко, словно опасались задеть больное. Нельга к Некрасу прижалась, голову на грудь ему уронила и стояла, словно в забытьи. Принимала заботу его, едва не скулила от нежности.
— Так-то лучше. Медовая, боль утихнет. Смоет ее вода, далеко унесет. За Новый Град, к горам высоким, — провел руками по гладкой ее спине вверх, зарылся в волосы густые, долгие. — Обряд справим, я тебя на насаду с собой возьму. Все покажу, что сам видел. Городища, домины, реки рассветные, луга закатные. Людей разных.
Век бы стояла и слушала его, но разум-то иное баял: не будет обряда, не увидит она ни домин, ни городищ. Не будет стоять вот так на насаде опричь Некраса, не полюбуется на реки и луга.
— Некрас, хороший мой, не могу я… — прошептала тихо. — Не будет обряда… Не пойду я с тобой на насаде.
— Чего? — он и не уразумел, уставился удивленно. — Как не будет? Медовая, ежели разум обронила от любви моей, так и скажи. Я обожду, пока он заново в головушку твою не влезет. Ты мне слов таких не говори, и сама такого не думай, поняла ли? А если зачали мы? Тогда как?
Положил руку теплую на ее живот, погладил нежно и осторожно. Вздохнул, словно к чуду притронулся.
— Сына Званом назовем. Слышишь? Пусть бегает, нас радует. А я счастлив стану… Дитя от тебя — дар великий.
Она и не стерпела. Сколь нежности в нем, любви. И как не видела, как не примечала? Некрас — дар богов, не иной кто-то! А как разумела эдакое, так и поняла — не сможет она подвести его под мечи Рудных, сама издохнет, а его убережет!
— Некрас, родимый, услышь ты меня! Не могу я твоей стать. Верь мне, верь! То к беде! — затрепыхалась, затряслась.
— Упёртая! И слушать не стану! Доберемся до Лугани, так сразу мать с отцом к тебе поведу. Сбежать удумаешь, везде сыщу! — ругался, сердился, брови гнул отчаянно. — Идем нето! Стоишь тут нагая, заманиваешь меня дурного! А ежели насада придет, тогда как? Пусть все на тебя любуются?
За руку ухватил, потащил за собой на бережок. Там обтер насухо рубахой своей, метнулся за ее одежками.
— Просохли уж. Смирно стой, руки вытяни, — указывал, голосом давил, а глаза-то нежные, как у щеня малого.
Одел ее, сам порты натянул, рубаху накинул. Усадил Нельгу на теплую траву, рядом устроился и обнял крепко, прилип не оторвать.
— Долго ищут нас, медовая. Чудно как-то… Вот точно говорю, заснул Голода по дороге-то. Цветава… — и замолк на полуслове.
— Некрас, не вини ее, — Нельга голову положила ему на грудь, погладила по щеке. — Пугать хотела, не жизни лишать. Само вышло. Слышишь ли? Ее глазами смотреть, так виноватая я, дальше некуда.
— Знаю. Через меня ты в Молог-то попала. Лучше бы меня спихнула… — вздохнул, но не замолчал. — Почему за меня идти отказываешься? Медовая, я сейчас дурак дураком, себя не помню, но вижу — грустишь ты, печалишься. С чего? Ай, жалеешь, что любила меня?
И что ответить? Как обсказать беду свою? Вот то-то же… Только сидеть, обнимать его, единственного, и с явью прощаться до времени.
Глава 27
Солнце давно уж за полдень перевалило, заклонилось к Мологу сердитому, а Некрас все лежал, в небо глядел, то улыбался, то брови супил. Нельга спала покойно на его груди, дышала тихо, щекотала его шею мягкими душистыми волосами. И такой красивой была, что Некрас забыл обо всем: об отказе ее, о насаде, что ждал весь день, а она не шла.
— Ничего, медовая, все равно переупрямлю, — шептал тихонько, опасаясь разбудить счастье свое. — По весне ты на меня с ножом кидалась, а сейчас что? Любишь жарко, целуешь нежно… Согласишься, куда ты денешься от меня.
Говорил сам с собой, чуял, что дурит, а остановиться не мог. И то верно. От счастья-то любовного ополоумел. Поцеловал Нельгу в макушку, вдохнул запах ее медовый да и задумался. Нет насады, а стало быть, никто не ищет. С чего? А просто все — никто и не знает, что ныне и он, и она могли в Мологе утонуть.
— Голода, рыбина снулая, дай срок. Вернусь, так за все мне расчет дашь, — злился, но и понимал, что идти надо.
До Лугани и не сказать, чтоб совсем далече, но выдвигаться надо сей миг, чтобы успеть до темени, не заплутать дорогой, не сбиться с пути и не угодить наново в дурное-то.
Не хотел Нельгу тревожить, а пришлось.
— Медовая, проснись… — целовал губы румяные, звал и ждал, что глаза свои окаянные откроет, приласкает нежным взглядом.
Она шевельнулась, глазищи распахнула и посмотрела, будто видела все мысли его, читала потаенное. Прошла ладонью ласковой по груди крепкой и улыбнулась ясно.
Некрас едва сдержался, хотел кинуться с поцелуями, утолить любовь жадную, но себя пересилил. Больно ей станет, неприятно, а того допустить не мог никак. Девичья любовь дело непростое — в охотку. А для того надобно, что б всякий раз ей отрадно было, а не постыло, не противно, не брезгливо.
Но малую радость позволил себе. Откинул косу пушистую и прижался жадными губами к белой шее. Спустил рубаху с плеч и прошелся поцелуями короткими по груди высокой. Нельга ожила, затрепыхалась в его руках, но Некрас опомнился, одежки ее запахнул и промолвил со вздохом:
