тот что-то делал на небольшом стареньком станочке.
— Простите, я из другой организации и никого здесь не знаю, — обратился к нему пришелец, называющий себя Юлием. — Понимаете, мне нужно сделать большое деревянное яйцо, вот такое примерно, — он показал пальцами обеих рук овал длиной сантиметров в двадцать. — Вы бы не смогли?
Станочник посмотрел на овал, потом куда-то в сторону, при этом лицо его было непроницаемым, и Юлий никак не мог угадать, как ни старался, — понял он или нет, о чем разговор?
— Почему это не смогу? — наконец разлепил губы станочник.
— Вот и хорошо, даже чудесно! — поддержал его Юлий. — Но понимаете, заказ у меня частный, я не знаю, сколько это стоит.
— А сколько дашь? — Взгляд станочника наконец перестал ускользать, остановившись на пришельце.
— Червонца хватит?
— Четвертак, — сухо сказал станочник.
— Н-ну... что ж, в этом есть своя сермяжная правда, — уныло кивал головой Юлий. Ему казалось, что червонца за точеную болванку за глаза довольно, но, видимо, он чего-то недопонимает? Во всяком случае, выхода нет.
— А когда вы сделаете? — спросил он.
— Приходи через неделю в эту же пору.
— Н-нет, этот срок меня не устраивает.
— Ну, три дня хватит?
— Тоже нет. Нельзя ли завтра?
— Нет, нельзя. Не буду же я тебе на сверлильном точить! Я его в другом месте делать буду.
И тогда Юлий — ему пришла мысль, что он и сам может поискать умельца в другом месте, — сказал «до свиданья», повернулся и пошел.
У кого-то спросил, как найти начальника цеха, и кто-то куда-то показал. Так он пришел в кабинет, в котором сидел начальник цеха. Кроме начальника там были еще люди, мужчины и женщины, но начальника он узнал сразу — тот сидел за письменным столом; остальные сидели за длинным простым столом сбоку или на стульях у стены. Начальник что-то говорил, остальные записывали. Было понятно, что он начальник, не только потому, что он сидел за письменным столом и говорил, а остальные слушали. Серый костюм, и серый ворот рубахи, и галстук какого-то неопределенного цвета, и широкое лицо с небольшими немигающими глазами, и даже прикрытая светлыми волосками плешка на темени — на всем лежала неподвижная печать напускной строгости и отчуждения.
— Здравствуйте, — сказал, войдя, Юлий. — Извините, я из другой организации и никого здесь не знаю...
— Кто вы такой? — оглядев его, строго спросил начальник.
— К вам, наверно, никогда еще не обращались цирковые артисты? Я артист цирка.
— К-как... К-как... — что-то хотел и не мог сказать начальник.
— Цирковой клоун Юлий Залусский. Понимаете, мне понадобилось для реквизита большое деревянное яйцо...
— К-как вы сюда попали? — наконец сказал начальник.
— Я же сказал, что я артист цирка, — развел руками пришелец и улыбнулся. — Могу превратиться в мышку и пролезть в щель.
— Вы пьяны! — проговорил начальник.
— Нет, я не пьян. Насчет мыши пошутил — прошел через проходную, — начал оправдываться клоун. — Видите ли, мне надо где-то сделать яйцо. Примерно такого размера, — показал он.
— Нет, вы все-таки пьяны, — сказал начальник.
— Уверяю вас, я не пьян, — ответил Юлий.
Люди, что сидели в кабинете, с возрастающим интересом посматривали на того и другого; женщины начинали прыскать, прикрываясь ладошками и тетрадями. Начальник чувствовал, что становится смешным, и судорожно искал выход из положения.
Чуть позади артиста стоял невысокий мужичок в сдвинутой набекрень кепчонке, с бумажками в руке — еще на улице он объяснял Юлию, как ему найти начальника, а теперь, войдя вслед за ним в кабинет, все пытался вклиниться в разговор: «Я тут спецрейсом материалы привез — кто мне накладные подпишет?» — но разговор обострялся, и на мужичка-шофера никто не обращал внимания.
Тут-то он и понадобился начальнику.
— А ну-ка скажи, — обратился начальник к нему, показывая на артиста, — он пьян?
Мужичок снизу вверх заглянул в лицо клоуну и сказал:
— Ни в одном глазу. У шоферов на это дело глаз наметанный, лучше всяких приборов.
И тогда начальник махнул на них рукой и сказал:
— Выйдите оба!
— Но как же мне быть? — спросил артист.
— Выйдите, я сказал! — начальник хлопнул ладонью по столу. — Ходят тут всякие, цирк показывают, клоунов мне тут строят. Я планерку веду, поняли? Выйдите оба!
Шофер послушно юркнул в дверь, артист же, взявшись за ручку, грустно посмотрел на начальника и спросил:
— Вы не знаете, почему в цирке быков не бывает? Лошади бывают, медведи, слоны. Даже ослы. А быков не бывает.
— Я сейчас охрану вызову!
— Вы подумайте над этим, когда планерку кончите! — Он повернулся и вышел. Шофер в коридоре все мучился, у кого же ему подписать накладную, а Юлий вышел на улицу и повесил голову. Ему посреди всей этой неурядицы вдруг пришла мысль: а не построить ли ему на ситуации с начальником репризу? Так просто! Ну вот она, где-то рядом — блуждает в потемках, не в силах облечься в несколько простых ярких слов... Найдитесь же, эти слова, найдитесь скорей, запал пройдет!
Однако обдумать репризу ему мешала горечь. Она мутила душу, расплывалась тиной, и ему сделалось грустно и обидно.
«Боже, — думал он, — и это народ — и этот рабочий класс, и начальник... Им он должен отдавать себя, свою жизнь, которую ежедневно должен превращать в сгустки радости и смеха... Именно жизнь, потому что его работа — это его жизнь. Потому что у него нет восьмичасового рабочего дня, нет мастерской, где бы ему сделали реквизит, нет даже дома, как у них, с кухней и ванной; ни у жены, ни у сына нет не то что комнаты, а хотя бы своего привычного любимого уголка, у него самого нет места, где бы можно посидеть с друзьями за вином или кофе. Дома нет и нет друзей — только дешевые гостиницы, гостиницы, гостиницы, с запахом табачного дыма и сбежавших щей, и бездна приятелей, с которыми учился или работал на манежах
