сколько влезет и набирать дров, сколько унесут — проблем не будет. Жулью не на чем спекулировать, людям нечего буянить, опасаясь голодной смерти, а гарнизону не нужно каждом углу выставлять посты с полицаями. Главное только ювелирки да продуктовые склады не прощелкать…
— Чего?
— Ничего! Проблемы решать можно не только казнями, но и гуманизмом, дебила ты кусок! Силой города берут, но удерживают их совсем иначе! На одной жестокости далеко не уедешь. Башкой думай, прежде херню творить. Особенно, если ты всерьез собрался городской стражей распоряжаться. И если я узнаю, что ты опять тиранишь местных — налоги там или штрафы, я тебе бороденку по самые…
Мое раздражение прервалось вместе со свистом черной молнии, с грохотом ударившей в каменную башню, что примыкала к гарнизону у самых ворот. Раскрошенная кладка шрапнелью прошлась по кварталу, и под звон разбивающихся стекол да вопли испуганных гражданских, утратившая опору башня угрожающе накренилась, тут же переламываясь пополам.
Каменные обломки рухнули на площадку перед гарнизоном. Землю тряхануло так, что выделенная под баню избушка, стоящая напротив казармы, развалилась на запчасти.
Волна поднятой пыли похоронила эшафот с закованным в колодки мародером и нескольких рогачей, стоящих на привязи неподалеку. Не менее пары стражников и десятка ополченцев разделили судьбу животных. Сколько под завалом оказалось гражданских, а сколько пострадало от разлетевшегося по улице каменного дроба — считать уже некогда.
— Етить… Да чтож это такое-то… На моих же! На моих же мужиков упало! — донеслись до меня хмельные причитания рыжего великана, когда барабанные перепонки чуть отошли от грохота рухнувшей башни.
Последней во всем городе, блин!
— А ты чего ждал? Что только на «чужих» падать будет? Это тебе не комедию на сцене ломать и в политику с полоумными интригами соваться. Это война, мать твою! А если еще раз этот скулеж услышу — башку прямо здесь прострелю, понял?!
Избитый бородач ничего не ответил, продолжая гневно сжимать кулачки.
Ладно, некогда философию разводить. Подойдя к сотнику, я со всего маху залепил ему пощечину:
— Чего ждешь?! Завал разгрести, раненых к аптекарю, мертвых раздеть, экипировку в гильдию, обломки к воротам! В темпе, в темпе! Командуй, давай! — придав пинка для ускорения, я отправил великана к группе ополченцев, растерянно столпившихся неподалеку.
Те попытались отбрехаться на тему «м’лордам тягу давай, а нам пропадай?!» яростно тыча пальцами в угрожающе наклонившиеся останки башни, но к чести сотника, тот не растерялся и разбил лицо самому горластому. Громогласный рев северянина пришелся как нельзя кстати — сжимаясь под забористой руганью великана, ополченцы послушно засуетились возле обломков. Побитого бугая они испугались куда больше опасности оказаться под новым завалом.
Ну и хорошо. С жестокостью у сотника все в порядке. А теперь пусть «очков» перед горожанами заработает. Если догадается проявить заботу о раненых и подольше покрасуется под накренившейся башней, авось в переулке не прирежут.
А вот мне уже никакие «очки» не помогут… Ладно, чего стоять — пора выслушать много лестных слов от во-о-он тех закованных в дорогие доспехи мужиков, чья ожесточенная ругань разносится над стеной. Благо гарнизон догадался нагромоздить лестницу из телег и ящиков неподалеку. По башне-то уже не взберешься.
Несмотря на внешнюю неказистость и небольшую высоту, стена была неплохо подготовлена. То ли сами феодалы постарались, то ли у них бойцы уж очень опытные. Повсюду стояли заправленные жаровни для ночных патрулей, корзины с булыжниками или промасленными дровами, и даже лежачие палатки с кучей шкур внутри. Из-за малочисленности гарнизона, бойцам приходилось целыми днями дежурить на постах без возможности лишний раз спуститься. Про «ночные вазы» в виде ведер тоже не забыли. Впрочем, судя по запаху, большинство солдат предпочитали делать свои «дела» прямо со стены.
Уступив дорогу паре спешащих в город гвардейцев, я приблизился к укутанным в меха феодалам. Мужикам, видимо, надоело драть глотки впустую, и они решили чутка размяться.
— Думаешь, я не знаю, чего ты такой щедрый?! — смахнув кровавую соплю, Грисби с размаху вмазал князю промеж глаз. — Ты налоги в городе отменил, чтобы меня по ветру пустить! Знаешь же, молокосос, что подати только с деревень собирать могу! Чем гвардию кормить?!
Рорик не остался в долгу и заломав бочкообразного лорда, приложил его головой о крепостной зубец:
— Не с того конца лучину жжешь, пень старый! Коли бы ты город сдал, как стены пали — у нас бы сейчас пять сотен было! Полтыщи ратников, целые стены, и нормальные, драть тебя в бороду, башни! Это из-за тебя мы без войск сидим!
— Нет, из-за тебя!
Погодите… Они серьезно?
Группа притихших дружинников вперемешку с гвардейцами, что не решались разнять своих командиров, подсказывала, что мои догадки верны.
Нет, ну это даже не смешно! Устроили тут гачимучи, понимаешь…
Заприметив возле себя бадью с продуктами чьей-то жизнедеятельности, я со всей дури пнул ее к феодалам. Мерзкая жижа щедро украсила дорогие сапоги, а по стене расползся забористый аромат, заставляя благородных господ брезгливо морщить носы и поспешно отступать от пахучей лужи.
— Ты чего удумал, говно?! На выручку к князьку своему прискакал?! Да я же тебя со стены…
— Я тоже очень люблю выяснять, «кто виноват и что делать», но сейчас для этого нихрена не время!!! По нам артиллерия лупит, люди под обломками гибнут, а вы чем заняты?! Вину друг на друга перекладываете?! Очень благородно…
Грисби как-то стушевался и, отпустив княжеский плащ, даже виновато отряхнул его от грязи.
— Да убери лапы! Сам, я сам… — прошипел Рорик, сияя синяком в пол-лица и переключаясь на меня. — Только послал, а ты уже здесь! Сам явился? Молодец, хвалю за смелость! А вот за остальное… — метнувшийся кулак, остановился у самого моего носа.
— Да обожди кулачками махать! — вклинился Грисби, крепко держа князя за руку. — Дай ему сказать-то!
— Я сам решаю, как со своими людьми обходиться! Это по его вине нас к вечеру перережут! Кто врал, что «мантикора» сломана?!
— Так уж и со своими! Это мой наемник и если кто и может его уму-разуму учить, то только…
— Вас самих еще учить и учить… — плюнул я и протиснулся между двумя бугаями поближе к зубцам.
Выеденное рогачами поле все так же красовалось россыпью палаток и костров. От изрядно поредевшей опушки леса раздавался перестук топоров и предсмертный треск срубаемых деревьев. Словно муравьи, серые человечки тараканили поваленные стволы поближе к осадной площадке, на которой уже вовсю кипела работа.
