"Я никогда не буду носить имя Трелони, — ответила Мэри. — Я не так молода, как в ту пору, когда Вы встретили меня впервые, но не менее горда. Мне нужна вся привязанность, все самозабвение любви, но еще больше я нуждаюсь в теплом покровительстве того, кто покорит меня. А Вы принадлежите всему женскому полу целиком, и Мэри Шелли никогда не будет Вашей".
Все это время Мэри озабочена мыслью найти себе гарантированно оплачиваемую работу, при которой она могла бы отказаться от помощи свекра и всерьез заняться наследием Шелли. Она должна была писать и получать за это деньги. К тому времени как Мур познакомил ее с владельцем издательского дома Джоном Марри, она уже была готова писать на любую тему, лишь бы войти в так называемую писательскую обойму и получать регулярные заказы.
Покопавшись вместе в темах, которые были бы интересны издательству, они останавливаются на биографических и критических очерках об итальянских, испанских и французских писателях для "Кабинетной энциклопедии". Это была интересная работа, но она требовала точности. Невозможно писать для энциклопедии в вольном жанре или снабжать статьи об известных людях домыслами или собственным мнением. Поэтому Мэри приходится проводить много времени в библиотеках и архивах. В этой работе проявляется ее потенциал ученого, помноженный на страсть исследователя.
Мэри Шелли уже исполнилось тридцать пять лет, она была состоявшимся писателем с невероятным кругозором, отменной памятью и изумительной работоспособностью.
Устроив сына в Харроу, где он учился как своекоштный ученик, то есть мальчик приходил в школу на занятия, но не жил в ней, как большинство других учащихся. Мэри снимает домик в деревне недалеко от школы. Это удивительно красивые места, первое время она провожала сына на занятия, пока не поняла, что дорога вполне безопасна и Перси Флоренс не заблудится. Их дом находился на небольшом пригорке, идя по дороге между стволов могучих дубов, которые поднимались из земли по обе стороны дороги, так что складывалось ощущение, что когда-то давно они были высажены здесь и первое время представляли очаровательную дубовую аллейку. Теперь же огромные и величественные дубы протягивали путешественникам крепкие в сломах суставов ветви, и ветерок шелестел в пронизанной солнцем листве.
В это время Мэри пишет роман "Лодор". Опять в ход идет то, что Мэри хорошо знает. Лорд Лодор приезжает в Америку вместе со своей дочерью Этелью. Но вскоре погибает на дуэли. Девушка вынуждена вернуться в Лондон, где влюбляется в Эдуарда Вильерса, неудачника, живущего под страхом долговой тюрьмы. Ей нетрудно рассказать, что значит все время бегать от кредиторов, жить в гостиницах и меблированных комнатах, слишком свежи были воспоминания, связанные с первыми годами жизни вместе с Шелли. Далее героиня, росшая без матери, случайно находит свою мать и узнает, что именно она являлась тайным ангелом-покровителем, спасающим ее из любых неприятностей. Тоже отчасти автобиографическое описание.
"Лодор" понравился читателю и принес Мэри средства к существованию и уверенность в завтрашнем дне и своих способностях. Теперь перед Мэри Шелли стояла новая высокая задача — покорить высший свет Лондона, представ перед ним не только вдовой Шелли и автором "Франкенштейна", но и известной писательницей, произведения которой можно найти среди удачных новинок на прилавках книготорговцев, и что самое главное, матерью Перси Флоренса Шелли, будущего баронета. Сама Мэри могла бы продолжать привычный образ жизни, до самой могилы прозябая в безвестности, но ее единственный сын был обязан со временем занять полагающееся ему по рождению место. В противном случае он мог бы в один прекрасный день озлобиться на мать за то, что по ее милости он лишился общества деда, который был готов помочь ему выйти в люди.
Мэри желала для своего сыночка, чтобы тот сделался своим в высшем свете, чтобы стал баронетом и единственным наследником обширных владений своих предков. Разумеется, для Мэри, которая все время общалась с известнейшими литераторами, среди которых было немало аристократов, было бы более лестно видеть своего сына среди людей-искусства, но могла ли она ввести туда Перси Флоренса, вовсе не обладающего никакими талантами? Даже если бы и ввела, вряд ли бы он продержался там достаточно долго. "Ему недостает чувствительности, впрочем, должно быть, мою было не легче обнаружить, чем его, вот разве миссис Годвин открыла очень рано мою чрезмерную романтическую привязанность к отцу", — характеризует Перси Флоренса, или скорее, оправдывает его полное несоответствие своим идеалам Мэри.
Поэтому Перси Флоренс должен был стать своим в светском обществе, внуком баронета, молодым человеком с образованием и состоянием, чтобы он мог жениться на девушке того же круга.
Мальчик очень походил на своего деда и прадеда, и в нем не было ни одной черты от Перси, ничего воздушного, — романтичного, героического. Он был крупным, по-своему красивым. Так же, как отец, обожал ходить под парусами. Перси Флоренс был хорошим спортсменом, но при этом не любил читать и никогда даже не пытался писать. Впрочем, это был почтительный сын, который в дальнейшем женится на правильной женщине своего круга и будет жить по средствам, никогда не делал долгов, словом, для менее требовательной и менее ждущей от своего отпрыска матери, Перси Флоренс был бы идеалом сына. Но Мэри упорно продолжала ждать, что в их с Шелли отпрыске проявится хоть какой-нибудь талант, потому она и выбрала Харроу, где в то время были лучшие преподаватели. Но чуда так и не произошло. Возможно, именно поэтому чудовище наконец перестало преследовать Мэри, и она только изредка замечала его краешком глаза.
В 1836 году умер Годвин. Дочь преданно ухаживала за ним и настояла на том, чтобы отца согласно его последней воле похоронили рядом с Мэри Уолстонкрафт. А после сама же составила прошение к властям, чтобы назначили пенсию его вдове.
Будучи уже на смертном одре, Годвин передал дочери свой последний труд "Разоблачение духа христианского учения", но в то время Перси Флоренс как раз должен был закончить образовательный курс в Харроу и перейти в Тринити — колледж при Кембридже, и Мэри была вынуждена пренебречь последней волей отца ради будущего своего сына. А действительно, много ли шансов у юноши поступить в престижный колледж во время скандала, связанного с его матерью и дедом? Не просто скандала, а скандала, связанного с оскорблениями Бога и церкви?
Впрочем, она не оставляла планов когда-либо издать это произведение, к которому составила подробные комментарии. Для умершего Годвина время, когда его последний труд увидит свет, уже не имело значения, Мэри же должна была во что бы то ни стало поднять сына.
Но не следует думать, будто бы Мэри Шелли целиком и полностью образумилась, утратив дух бунтарства. В тайне от всех и, главное, от Тимати Шелли она подготавливала к печати стихи Перси. Разумеется, Мэри страшилась потерять его покровительство, но за годы своего вдовства она уже достаточно окрепла как писатель и в случае чего могла продолжать оплачивать колледж для сына сама, да и дела баронета Шелли нынче были таковы, что он не имел права разбрасываться законными внуками за отсутствием других наследников.
Новую книгу Перси Биши Шелли нельзя было окрестить очередном томиком его стихов. Мэри снабдила тексты мужа своими комментариями и биографическими сюжетами, рассказывая о жизни этого замечательного поэта. При этом она отдавала себе отчет в том, насколько крамольными подчас были эти стихи, но опять же, стихи не проза, нужно иметь особенное восприятие для того, чтобы читать стихи так же, как мы читаем прозаический текст, страницу за страницей, главу за главой. И если книга Годвина, написанная прозой, мало чем отличается от того, как если бы автор явился пред читателем сам и произнес все то же самое, смотря ему в глаза. Со стихами происходит некая метаморфоза, завораживает ритм, запутывают образы, подчас читатель слышит музыку стиха, не отдавая себе отчета в том, о чем, собственно, говорил поэт. Для большинства стихи, как легкие облачка, на которых, конечно, можно увидеть картины, но это иллюзия, а не реальность. Так же, как опера или балет, даже рассказывающие об известных событиях, имеют мало общего с реальностью, так как пропитаны иллюзорностью и рассказаны языком условностей. Говоря более простым языком, массовый читатель, получивший в один день прозаическую книгу об атеизме и поэтическую, пропитанную той же самой идеей, признает более крамольной первую. Проза более конкретна.
