не имеют такой любви, как духовные люди. На прошлой неделе был у нас такой-то старец с Афона. Перед отъездом он получил письмо от своего послушника, который писал ему, что с того времени, как старец уехал, все помрачилось в келье, как при солнечном затмении, все стало темным и мрачным.
Послушник писал, что для него старец является духовным источником, без которого он и вздохнуть не может, и многое другое. Я была поражена силе любви, какую имеют духовные люди. Мы, живя в миру, и у детей своих не видим такой любви. Старец, как только получил письмо, прочитал его нам в назидание и, поскольку оно нам понравилось, то он оставил нам его на память. Я принесу его тебе прочесть.
Женщина принесла мне письмо. Я прочел его: похвалы мне показались немного преувеличенными, но я сказал себе, что, верно, я не настолько духовен, и поэтому письмо не произвело на меня должного впечатления. Видно, вырос я за границей и не чувствую силы греческих выражений. Но я ничего не сказал хозяйке, чтобы не расстраивать ее.
Через несколько дней я, как жаждущий олень, поскакал на Эгину к старцу. Поклонившись мощам св. Нектария, я отправился в скит, чтобы провести со старцем несколько часов и вернуться в Афины. Как только я подошел к старцу под благословение, он сказал мне:
— Однажды, когда я жил еще в Малой Азии, то поехал в Константинополь. Я был тогда дьяконом Василием. Я сходил в патриархию, поклонился мощам св. Евфимии и св. Соломонии, сходил к Живоносному Источнику и прошел по церквям. Внутренний голос говорил мне, что здесь, в столице, найду опытных духовников, ведь если у нас в Каппадокии, без отеческих книг и церковного образования, есть некоторый духовный опыт, то каков он должен быть здесь, в столице, где святых отцов читают в подлиннике. Я ходил туда и сюда, искал, стучал, увы! не было никого, кто бы хоть отчасти походил на наших подвижников. Многие даже смотрели на меня с подозрением, как на прельщенного, когда я спрашивал их о сердечной молитве. Я был очень разочарован, и душа моя болела.
Я сел и в слезах написал письмо моему старцу Мисаилу в Гельвери, описывая ему все, что видел в Константинополе: Литургии, где сослужило несколько епископов, с изумительным пением, источники, церкви, святыни… Я написал ему, что возжаждал, как псаломский олень, найти человека, с которым бы мог поговорить на духовные темы, и не нашел.
Там, где я ожидал увидеть особо духовных людей, я не нашел никого. Я написал: «Такого человека, как ты, я не нашел». Вскоре я получил ответ. Он писал по-турецки: «Возлюбленное мое чадо, дьякон Василий, сердечно приветствую тебя. Я получил твое письмо. Ты, чадо, вздумал ввергнуть меня на дно адово, но я представил пред собой все грехи мои и не поколебался. Если ты еще раз напишешь мне, что не нашел другого такого человека, как я, то я больше не буду тебе писать и не стану молиться о тебе, и память о тебе изглажу из сердца и ума моего». Такие люди были раньше. До того они были бдительны. Ради сохранения себя от гордости они прибегали к суровости и строгости. Теперь же духовники радуются похвалам, гордятся ими, забывая о том, что «хвалящий монаха, предает его сатане».
Я лишь одно искренне свое чувство описал моему старцу, чтобы выразить ему свое разочарование, а он тотчас, во избежание гордости, вспомнил все свои грехи. Своим ответом он научил меня избегать душе-вредной гордости и хвастовства. И как забыть таких наставников!
Говоря это, старец плакал, вспоминая своего блаженного духовника и наставника Мисаила. Я же был совершенно ошеломлен, ведь я ни слова не сказал ему о письме, прочитанном мною в Афинах. Но и не нужно было что-либо говорить, поскольку он сам все знал. Он ждал меня, чтобы рассказать мне этот случай из его жизни и таким образом сохранить и меня от опасности похвал и гордости. И как, скажу я в свою очередь, забыть такого отца и наставника!
Однажды, когда я был у старца, к нему пришел юноша с молодой женой. Он знал старца раньше и теперь привел свою супругу в первый раз к нему за благословением. Стояло лето, и было очень жарко. Супруги были в одежде с коротким рукавом, хотя в остальном выглядели очень благопристойно. Когда они подошли под благословение, старец сказал молодому человеку:
— Видно, жена тебя очень любит.
— Откуда это видно? — спросил юноша.
— Вижу короткие рукава у тебя и у твоей жены. Из большой любви она сделала то же, что и ты. Они оба покраснели, и юноша сказал:
— Да ведь сейчас лето, старче. Очень жарко.
— Но и для меня лето, а я не снимаю своей одежды, не ношу коротких рукавов. Ты глава и учитель в своей семье.
Если ты будешь скромен, то и она. Ты правишь: что захочешь, то и будет.
Таков был старец. Он не оставлял ничего незамеченным, но всегда с любовью делал свои замечания находчиво и с юмором.
Затем он сказал молодым:
— Не хочу вас расстраивать. Не хочу, чтобы вы уходили печальными, но как духовник я должен говорить вам то, что послужит ко спасению ваших душ.
Затем он дал им множество замечательных наставлений. Монахиня принесла им угощение, и затем они ушли. Во все время их пребывания старец не просил меня выйти во двор или пройтись до церквушки, видно, он удержал меня рядом, чтобы и я послушал его наставления. Думаю, юноша и его супруга никогда не забудут его слов.
Старец считал священство большим достоинством и тяжелой ответственностью, поэтому он редко убеждал юношей принять священство. Сам старец после того, как стал священником, служил очень недолго (по мнению некоторых, всего сорок дней). Он видел что-то во время службы, испугался и перестал служить. Но все исповедовал. Через несколько лет ему ампутировали руку, так что, если б он и захотел, то не смог бы служить. Однажды он сказал мне:
— Когда меня рукоположили во священники, я одел огненную ленту себе на шею. Приходили люди исповедоваться, и все, что они говорили мне днем, по вечерам бесы рисовали в моем воображении. Увы, тяжела епитрахиль.
В другой раз он сказал мне:
— Мир горит! И за границей и здесь разгорелся большой пожар. Весь мир, вся поднебесная превратилась в печь горящую. Блажен ты и те, кто с тобой. Как три отрока в пещи огненной, так и настоящие монахи и
