что ли?
— Комсомолец.
— Так запомни. Бросай билет, пока есть время. Чуть земля просохнет, немцы в наступление пойдут. Представляешь, сколько танков за зиму понастроили? Европа! Как двинут, так до самого Урала допрут. Что тогда станешь делать?
— А як все, так и я. Воювать с Гитлером до победы.
— Надумал воевать на Урале? Да ты, солдат, наивняк. Сам-то откуда?
— Винницкий.
— Женат?
— Был бы женатый, да война…
— Вот и угонят тебя, как барана, за Урал, а какой-нибудь парень, что потолковей, будет в Виннице галушки жрать да на твоей девке женится. Тебе-то на что Урал?
— Все равно советская земля, — рассудительно отвечает Филенко.
— Опять ты за свое? Советская, немецкая… Ты до войны где работал?
— В колгоспе.
— Значит, батрачил?
— Колгоспник не батрак.
— Какая разница? Ведь на других работал, не на себя. Да ты при немцах с твоей силенкой в два года деньжат бы накопил и стал хозяином.
— Це точно, — соглашается Филенко. — Сила в мене е.
— То-то и оно. Понимать надо, что к чему.
Филенко молчит. Наконец слышу его насмешливый басок:
— Ну а тебе, капитан, мабудь при немцах буде погано, а?
— За меня, солдат, не волнуйся. Умные люди любой власти нужны. — И продолжает быстро, приглушенно: — Ты пойми, так и так под Гитлером жить. Это ж сила! Так что, брат, Россию не спасешь, себя надо спасать.
Цветков торопится. Еще вчера он осторожничал. Теперь идет в открытую. Видно, решил, что терять ему нечего.
Молчание, наверное, с минуту. И опять голос Цветкова:
— Смотри, солдат, не прогадай. Времена нынче быстро меняются. Сегодня вот твой старший лейтенант мной командует, а завтра, может, и я на нем верхом ездить буду.
Филенко вздыхает. Потом подозрительно спрашивает:
— Слухай, капитан, а у тебя батько кто?
— Отец? Хм… Чудак ты, солдат… Ну просто, отец, папочка…
— Я вот думаю, в кого ж ты такой гад вырос?
Ошарашенное молчание Цветкова. А потом утерявший всякое добродушие басок Филенко:
— А если ты еще раз помянешь советскую власть, помянешь непотребно, то я тебе так промеж глаз двину, шо ты потом даже Гитлеру годен не будешь!
Я лежу неподвижно, тихо улыбаюсь и ясно вижу хитрые, умные глаза Филенко.
8
…Утро, возвращаемся по той же дороге. Потом сворачиваем на какую-то тропу. Хоть бы что-нибудь живое попалось. А то одни голые стволы молча выходят нам навстречу да цепляется за шинель колючий кустарник.
Постепенно погода разгуливается. Светлеет небо. И лес впереди становится как бы прозрачнее. Мы ускоряем шаг, пробираемся сквозь мелколесье и вновь упираемся в болотце. С сомнением смотрим с Филенко друг на друга. Неужели опять идти назад?
Филенко палкой прощупывает глубину — вроде терпимо.
— Пройдем? — спрашиваю.
— Вроде как бояться нечего, — отвечает Филенко.
Бредем дальше. Хлюпает и пузырится под ногами жидкая грязь. Сапоги то и дело запутываются в длинной, прочной, как леска, прошлогодней осоке.
Наконец-то выбираемся на земную твердь. И тут… Что за дьявол! Цветков, оступившись, падает. Ждем. Он лежит. Поднимаю его под руки, он вскрикивает и валится опять. Так и есть, подвернул ногу. Не везет нам, да и только! А ведь мы уже завтра могли бы быть дома, до реки Северский Донец рукой подать.
Оставить Цветкова в лесу с кем-то из нас нельзя. Нет верного ориентира, не найдем. Надо идти. Пусть медленно, но вперед.
Филенко мастерит костыль. Развязываем Цветкову руки. Поддерживая его с боков, усталые до предела, все же идем и идем.
Час идем.
Еще час.
Солнце в зените.
Цветков еле волочит ноги. Он почти висит на нас. А я и сам вот-вот упаду. Наконец выходим на проезжую дорогу, на ней четко просматривается свежая колея.
Внезапно вырвавшись, Цветков ложится на землю. Спрашиваю:
— В чем дело?
Цветков переворачивается на бок:
— Привал! Больше идти нет сил.
— Мы тоже устали, — говорю первое, что приходит на ум.
— Ну так и отдыхайте. Кто вам не велит.
И тут происходит неожиданное. Долготерпеливый Филенко рвет с груди автомат, отбегает в сторону…
— Стой! — кричу я и бросаюсь к нему. — Что надумал?!
Филенко разошелся не на шутку — поведение Цветкова его просто взбесило.
— Нехай не знушается! Сволочуга, кровь нашу пье. Убью!
— Мы с тобой над ним не судьи. — Стараюсь его успокоить. — Наше дело доставить его куда нужно.
— Товарищ старший лейтенант! Вы не бачите, какой он ворог! Такие гады тильки землю поганят.
— Пойми, — продолжаю я увещевать Филенко, который действительно будто потерял над собой контроль. — Трибунал с него спросит. Ни ты, ни я не имеем права наказывать его без суда.
Филенко вроде бы остывает. После этого, сгоряча, мы пытаемся нести упирающегося Цветкова за руки и за ноги. Проходим метров сто… Понимаем: надолго не хватит. Потом тащим его волоком. Он терпит, только зубами от злости скрипит.
Окончательно выбившись из сил, делаем привал. Цветков плюхается на землю с закрытыми глазами.
Садимся поодаль, неподвижно. Хочется есть, а наши запасы уже на исходе. Жуем сухари. Так проходит еще час. Цветков больше не скандалит, встает и, опираясь на костыль, идет вперед, конечно, с нашей помощью.
Вечереет. Вскоре вдали появляется цепочка телеграфных столбов, выходим к пашне. Ободренные этим, хоть и медленно, но продолжаем идти и уже в сумерках входим в небольшое село на правом берегу Северского Донца. Надо думать, это километрах в десяти от того места, где мы с Филенко так бесстрашно форсировали реку по льду.
Мы стучимся в окно невзрачной хатенки. Хозяйка — одинокая бабка пускает не сразу. Долго убеждаю ее сквозь форточку, что мы идем на фронт, в свою часть, да вот беда: товарищ повредил ногу.
И вот, осунувшиеся, небритые, с болотной грязью на сапогах и шинелях мы вваливаемся в хату. Привести себя в порядок уже нет сил, Бросаем в угол шинели, стягиваем сапоги, вяло ополаскиваемся под рукомойником. Даже есть не хочется.
Но когда бабка ставит на стол горшок с холодной кабачковой кашей, заглатываем ее мгновенно, не чувствуя вкуса.
Цветков стелет свою шинель, ложится. Массирует вывихнутую ногу, потягивается как бы в предвкушении спокойной ночи. А мне с Филенко снова предстоит делить эту ночь на двоих.
Ефрейтор аккуратно снимает с кровати бабкино белье, складывает на сундук, бабка забирает его на печь, которая еще теплая. После этого Филенко с наслаждением тычет кулаком в матрац и предлагает:
— Ложитесь, я подежурю первым.
Я сначала мужественно отказываюсь.
Филенко настаивает:
— Перший вы, товарищ старший лейтенант!
После этого мои возражения становятся неуверенными и переходят в какое-то бормотание. Сам себя уже не слышу и, что говорит Филенко, не
