искренно помирилась с ним, но ненависть к нему затаила навсегда».
Шанс для решительного отмщения представился кардиналу де Ришелье в 1630 году, когда король едва не умер от дизентерии. По свидетельству все того же Франсуа де Ларошфуко, король тогда занемог «настолько опасно, что все сочли его болезнь безнадежной».
В самом деле, 22 сентября у короля поднялась температура, и он был уложен в постель. Жар усиливался, и ежедневные кровопускания ничего не могли с этим поделать. Мария Медичи не отходила от постели больного, и доктора начали опасаться за его жизнь. Людовик попросил своего духовника сказать, не умирает ли он, и отец Сюффрен дал ему понять, что некоторые основания для беспокойства есть. Король исповедался и попросил о последнем причастии.
29-го Людовику стало еще хуже, и он приготовился к смерти, помирившись с матерью и попросив передать своим подданным, что просит у них прощения. Доктора были уверены, что он доживет до следующего дня…
Все вокруг только и говорили, что во всем виноват кардинал де Ришелье, что это он подверг опасности жизнь короля, настояв на экспедиции в Италию. Все гадали, каким будет состав Совета после смерти короля и восшествия на престол Гастона. Сможет ли Анна Австрийская выйти за него замуж? Будет ли Ришелье отправлен в ссылку, заточен в тюрьму или же казнен?
Удивительно, но после этого у Людовика вдруг началось стремительное выздоровление.
* * *
Когда королю стало лучше, Мария Медичи попыталась поговорить с ним. Для поддержки она взяла с собой Гастона, предварительно «накачав» его наставлениями типа «Будь тверд, дорогой мой мальчик» или «Мы знаем, чего хотим, и, клянусь Богом, мы добьемся этого». «Я буду тверд, как скала», — пообещал Гастон. Как же они были похожи друг на друга в этой своей мстительной решимости уничтожить ненавистного им кардинала де Ришелье!
Людовик после болезни еще чувствовал себя очень слабым. Когда он появился, Мария Медичи шагнула навстречу ему, и они холодно поприветствовали друг друга.
Гастон поцеловал старшему брату руку так небрежно, что это выглядело оскорблением. Лицо короля покраснело, и он неловко застыл на месте в окружении своих придворных, ожидая, что скажет Мария Медичи.
— Мне бы хотелось поговорить в кругу семьи — как мать с сыном или брат с братом. С разрешения Вашего Величества, конечно…
— Да, да, я понимаю, — устало ответил Людовик. — Но, прежде чем мы начнем, мадам, прошу вас усмирить ваше воинственное настроение. Я вижу по вашему лицу, как вы озлоблены. Вижу, как дуется Гастон. Клянусь Богом, я сыт по горло вашими сценами!
Король опустился в кресло и, окинув внимательным взглядом своих близких, уставился на собственные туфли, что делал неоднократно в минуты сильного стресса. Мария подошла к нему. Она настолько растолстела, что пол дрожал под ее ногами. Людовик казался таким унылым и жалким, что ей не терпелось ударить его или как следует встряхнуть, чтобы привести в чувство. Еще когда он был ребенком, Марии всегда хотелось сделать ему больно, и потому она не прекращала шлепать и шпынять малыша при любом удобном случае.
— Ваш брат несчастен, — объявила она. — Я тоже. Это — во-первых. С Гастоном обращаются несправедливо.
Людовик поднял голову. Глаза его потускнели от тоски и никак не обнаруживали испытываемых им чувств.
— Мой брат, герцог Орлеанский, владеет городами, поместьями, состоянием. И может делать все, что ему вздумается. Что еще я могу ему дать?
— Я хочу жениться на Маргарите Лотарингской, сестре герцога Карла Лотарингского, — заявил Гастон. — И я требую вашего разрешения на то, чтобы я сам мог сделать свой выбор!
— А еще, — подхватила Мария Медичи, — у Гастона должны быть крепости, и он должен получить правление над Иль-де-Франсом, Суассоном, Куасси, Шарни, Лаоном и Монпелье.
— Что-нибудь еще? — поинтересовался король. — Брачный союз с женщиной, отец которой меня ненавидит, — самые главные крепости в моем королевстве. Почему бы вам не потребовать еще и мою корону, брат? Ведь на самом деле вы ее добиваетесь?
Король неожиданно вскочил с места.
— Мой ответ — нет! Нет и еще раз нет!
— Стойте!
Толстые сильные пальцы Марии Медичи схватили Людовика за рукав и не отпускали. Она пыталась быть спокойной, пыталась взывать к его разуму. Теперь же она потеряла голову. Ненависть к одному сыну и страстная любовь к другому вспыхнули в ней с новой силой.
— Вы пренебрегаете просьбами Гастона, как будто он какое-то ничтожество, тогда как он — ваш наследник. И еще рассуждаете о короне Франции! Глупец, как легко было бы сорвать ее с вашей головы, если бы мы именно этого добивались! Вы говорите о жадности и измене Гастона! Лучше подумайте о том, как он вам верен, как отверг искушение взять все, попросив вместо этого так мало. Послушайте меня! Требования Гастона — это одно, но теперь займемся вторым, не менее важным. Ришелье по-прежнему при должности. Я ждала… Я была терпелива… Но теперь я заявляю, что вы просто обязаны избавиться от него! Иначе мира между нами не будет!
Крик королевы-матери был слышен снаружи, даже несмотря на закрытые двери.
— Ах, вот как?!
До этого Людовик никогда не кричал в ответ. Услышав впервые его крик, королева-мать смолкла.
— Никого не заботят мое спокойствие духа и здоровье? Вы не отстаете от меня ни днем, ни ночью, требуя устранить лучшего из моих слуг. Вы оскорбляете и высмеиваете его, побуждая брата делать то же самое. Вы не даете мне покоя! Но я отвергаю ваши требования! Абсолютно все ваши требования! Ришелье останется при мне…
Людовик так разнервничался, что вдруг стал заикаться. Он явно был не в силах справиться с наплывом чувств.
