Всякое решительное твердое мероприятие для водворения порядка осуждается; всякому праздному — болтуну предоставляется полная свобода противодействовать порядку. Даже гимназистов боятся! И Министерство [народного просвещения] более всех!
Высшее чиновничество в значительной своей части было настроено весьма оппозиционно. В июле 1905 года было сформировано совещание, которому предстояло обсудить проект реформы государственного устройства, вышедший из недр МВД. Видный чиновник Министерства иностранных дел А. А. Гирс был крайне недоволен его составом. Помимо В. О. Ключевского, О. Б. Рихтера, Н. С. Таганцева, которые не вызывали вопросов, там было немало фамилий, принадлежавших к «черносотенному лагерю». Речь шла о А. А. Бобринском, А. П. Игнатьеве, А. А. Нарышкине, А. С. Стишинском, А. А. Ширинском-Шихматове. Такой состав совещания вызывал раздражение в бюрократической среде. По словам помощника государственного секретаря Ю. А. Икскуля фон Гильденбандта, оглашать эти имена было просто совестно. И деятельность совещания вызывала немалые нарекания. Главноуправляющий канцелярией Его Императорского Величества по принятию прошений А. А. Будберг сообщал Гирсу об обструкциях, которые устраивали некоторые министры при поддержке своих «черносотенных» друзей. Тем не менее колея общественных настроений предопределила эволюцию политической системы. В итоге совещанием было решено, что министерские проекты, не получившие одобрения Думы, не должны рассматриваться императором. Сложно было утаить очевидное: фактически это было ограничение царской власти, которое поддержали сановные «черносотенцы».
Схожие настроения среди высшей бюрократии с очевидностью проявились и после Манифеста 17 октября. По воспоминаниям В. И. Гурко, товарищ министра внутренних дел Д. Ф. Трепов был в восторге от этого решения императора и заявил начальнику Петербургского охранного отделения А. В. Герасимову: «Вся страна будет завтра праздновать великий патриотический национальный праздник нарождения новой, свободной России». Столичный же градоначальник В. А. Дедюлин
собирает у себя вечером 17 октября высших чинов полиции, читает им манифест, целует его и приступает затем к обсуждению не столько способов охранения спокойствия в городе, сколько порядка оглашения манифеста, причем даже высказывается мысль об объявлении его посредством особых герольдов.
Некоторые высокопоставленные чиновники были настроены весьма решительно. В начале ноября в Совете министров государственный контролер Д. А. Философов и министр путей сообщений К. С. Немешаев выступили за введение всеобщего избирательного права. Это положение разделяли отнюдь не все представители либеральной оппозиции. По впечатлению присутствовавшего на том заседании Гурко, лишь благодаря вмешательству Витте министры «умерили» свои требования при обсуждении этого вопроса.
Таких случаев много. Все они так или иначе свидетельствуют об одном: о бесконечном одиночестве верховной власти, которая не находила поддержки даже среди представителей высшей бюрократии. Некоторые из ее рядов перекочевывали в оппозиционный лагерь. Иные, оставаясь на государственной службе, вступали в политические объединения, требовавшие реформы всего государственного строя. Многие никуда не вступали, но требовали преобразований не менее настойчиво.
В уже цитированном письме А. Н. Шварца есть рассуждения о революции как таковой. Она разворачивалась на его глазах в Варшаве и Петербурге. Он видел в ней лишь хаос и беспорядок. Шварц полагал, что в этом и заключается коренной признак любой революции, не только в России. В таком случае революции не страшны, успокаивал себя будущий министр. Достаточно капрала, чтобы навести порядок. Однако что будет, если капрал — сам сторонник радикальных преобразований, если он сочувствует недовольным и не желает их разгонять?
* * *
В конце марта 1905 года П. Б. Струве объяснял знакомым, что журнал «Освобождение» уже не нужен. Этот проект его тяготил. В России цезурные границы были заметно раздвинуты. В сущности, они рухнули. Необходимости в нелегальном издании уже не было. Политика творилась непосредственно в России.
Беседы
Общественное движение — это не организации, не протопартии, не союзы; точнее, не только они. Это ртуть взаимосвязанных течений. Это постоянно расширявшийся, но пока сравнительно незначительный круг лиц, расходившийся по полюсам. Кто-то мечтал о Земском соборе, кто-то не скрывал своих конституционных симпатий. После 18 февраля 1905 года можно было «выложить карты на стол».
Зимой 1904–1905 годов на квартире С. В. Сабашникова в Москве собирались члены Союза освобождения. В доме Долгоруковых встречались члены кружка «Беседа». У Ю. А. Новосильцева в Скарятинском переулке — земцы-конституционалисты. На Спиридоновке, на Пречистенском бульваре, на Воздвиженке в домах С. Т. Морозова, П. П. и В. П. Рябушинских бывали представители промышленных кругов. Днем, в более ограниченном составе, они же собирались у П. П. Рябушинского в его кабинете в банке на Биржевой площади. У графини В. Н. Бобринской в Неопалимом переулке сходилась радикально настроенная молодежь. Особой популярностью там пользовался один из руководителей Московского городского комитета Партии социалистов-революционеров И. И. Фондаминской, «круживший голову особенно женской части своих слушателей». Его называли «непобедимым». Здесь же выступал учитель детей графини С. В. Курнин, впоследствии видный деятель Крестьянского союза. В частных беседах он говорил, что без «красного петуха» дело не обойдется. Многие собрания происходили в Литературно-художественном кружке на Дмитровке.
