изредка, да и то издали, когда он шел на работу или возвращался с завода домой. Ей вдруг захотелось узнать, как он живет, наладились ли у него отношения с женой.
В заводской столовой было многолюдно и шумно. Наташа знала, что Борис всегда обедал за крайним столиком у окна, — сейчас его там не было. Заняла очередь в кассу, выбила чек. Подошла к раздаточной, получила обед. С подносом в руках раздумывала: садиться за столик Бориса или пройти дальше, сесть за соседний. К счастью, кругом все столы были заняты. Тогда она решительно подошла к столику у окна и села на тот стул, на котором сидела всегда, когда они обедали вместе с Борисом. Расставила тарелки, бумажной салфеткой протерла ложку и вилку и принялась за обед. Борщ был горячий, обжигал губы. Она ела медленно, не переставая думать о Борисе.
— Разрешите присесть?.. — вдруг услышала голос.
Робко подняла глаза. Перед ней стоял Борис, осунувшийся, похудевший.
— Пожалуйста, место свободное, — пожала она плечами.
Борис сел напротив нее, взял ложку, попробовал борщ, поморщился:
— Горячий.
— Горячий, — участливо повторила она.
Оба молчали, ощущая скованность, боялись посмотреть друг на друга. После столь продолжительной разлуки не находили слов.
— А вы на новой работе заметно похудели, — взглянув на Бориса, первой заговорила Наташа, обращаясь к нему на «вы».
— Просто давно не виделись, — оживился он. — А работа как работа, двигаем потихоньку прогресс. — Он хотел сказать, что похудел вовсе не из-за работы, а из-за того, что пришлось пережить много семейных неприятностей, но вместо этого спросил: — А ты как живешь?
— Как всегда — работаю, отдыхаю, сплю, ем… Чего же еще?
— И так до самой смерти? — Он почувствовал в ее словах горькую иронию.
Она опять пожала плечами:
— А бог его знает! Может, и до самой.
— Плохо, — покачал он головой.
— А что делать? Лучше не получается.
— Бывает… — согласился он. — У меня тоже не получается.
— У тебя жена, дети. Это много значит.
Он помолчал, потом произнес:
— Конечно, семья много значит… Но у меня ее нет…
— Как так?! — воскликнула Наташа.
Он положил ложку на стол.
— Так вот… С женой разошелся, а новую не нашел.
— Ты разошелся с женой? — переспросила Наташа. — Зачем же?
— Бессмысленно мучить друг друга. У нас нет ничего общего.
— Но раньше-то было…
— Казалось, что было, а жизнь показала, что нет. Наташа поставила локти на стол, обхватила ладонями лицо и глухо спросила:
— А дети?
— Разделили: мальчика взял я, жена — девочку.
— Где же ты теперь живешь?
— Пока у родителей… Завод отстраивает новый дом. Буду хлопотать о квартире. Думаю, не откажут.
Наташа знала немало случаев, когда люди расходились, потом снова сходились, и ей подумалось, что и о Борисом может случиться то же самое.
— Погорячились вы… Пройдет время, снова вместе будете.
— Исключено, Наташа. — Колесов отодвинул стакан с компотом. — Бывшая моя жена сошлась с другом своей юности.
— Это еще ничего не значит…
— Как не значит? — рассердился Колесов. — Что развалилось, снова не склеишь.
— Бывает, склеивают.
— Но не крепко. Уж лучше все снова начать.
«Лучше все снова», — мысленно повторяла Наташа, помешивая ложечкой кофе.
Она больше не задавала вопросов. Из столовой они вышли вместе. «Теперь она знает все: я свободен, я не один, у меня сын», — думал Борис, шагая рядом с Наташей.
— Это ты мне сегодня принес цветы?
— Да. Я хотел вчера привезти их тебе домой, но постеснялся.
— Чего же? И впредь стесняться будешь? — Лицо Наташи осветила улыбка.
— Почему же? — обрадовался Борис. — С твоего согласия могу прийти хоть сегодня. — Он смело посмотрел ей в глаза.
Наташа понимала, что настал момент сказать свое слово, от которого зависело все.
— Сегодня? — Она помолчала и тихо добавила: — Приходи… Только захвати мальчишку.
— Какого мальчишку? — не сразу понял Борис.
— Сынишку. Хочу посмотреть на него. Приходите вместе. Я буду очень рада.
Борис почувствовал, что в горле встал комок. Хотел что-то сказать, но не смог.
— До вечера! — улыбнулась Наташа…
После работы она зашла в кондитерскую за тортом. Потом заехала в «Детский мир», купила заводную машинку, коня, мяч.
Дома распаковала игрушки. Наполнила конфетами до краев вазу, переоделась в праздничное платье. И, когда зазвенел звонок, волнуясь, открыла дверь.
Колесов держал за руку мальчика лет двух-трех. В другой руке у него был сверток.
— Проходите, проходите…
Наташа присела перед мальчиком на корточки и начала его раздевать. Развязала цветной шарфик, сняла пальто и шапочку.
— Вот мы и готовы. Какой у тебя красивый костюмчик!
Мальчик молчал, хлопая ресницами. У него были карие, как у Бориса, глаза, широкие скулы и большой лоб. Наташа взяла его на руки, и села на стул.
— Как тебя зовут? — склонилась она над ним.
— Саса, — пролепетал чуть слышно мальчик.
— Ну вот, Сашенька. Конфеты любишь?
— Любью.
— А еще что любишь?
— Все любью.
Наташа развернула плитку шоколада и дала малышу. Мальчик взял ее обеими руками и охотно стал есть. Тающий шоколад пачкал его губы и щеки, Наташа то и дело вытирала их платочком.
Колесов с улыбкой наблюдал за ними, любуясь Наташей и сыном. Он не стал им мешать. Развернул свой сверток, достал бутылку шампанского.
— Где у тебя вилки и тарелки?
— Ты, Борис, извини… — Наташа на секунду отвела глаза от малыша. — Хозяйничай сам. Посуда на кухне. Не забудь принести торт. Он на окне.
Бориса не смущала роль хозяина. Он расставил посуду, открыл шампанское, наполнил бокалы и позвал Наташу к столу. Когда она села, не выпуская из рук малыша, он торжественно произнес, поднимая бокал:
— Сегодня у меня один тост — за твое рождение!
Тост был кстати. Наташа чувствовала себя так, как будто на самом деле присутствовала при своем втором рождении. Придерживая одной рукой мальчика, другой она подняла бокал, звонко чокнулась с Борисом и немного отпила. Поддела ложечкой кусочек торта и опять занялась ребенком.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Началась оттепель. Таявший снег, как мыльная пена, сползал с деревьев, от мокрых стволов и сучьев пахло древесной сыростью. На карнизах висели похожие на слоновые бивни сосульки. На дорожках прыгали воробьи. Кочкарев шлепал по снежной жиже, стараясь ставить ноги твердо. Он был в шерстяном свитере и меховом пальто. От него валил пар, пальто тянуло вниз, белые фетровые бурки, окаймленные коричневой кожей, скользили. Кочкарев торопился в институт, озабоченный тем, что главный инженер велел явиться к нему с самого утра. Никогда такого не было, и, вообще, Голубев вызывал его к себе в редких случаях. На лбу Кочкарева собрались складки. Набычившись, он смотрел себе под ноги.
В нем не
