Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
Джайнизм сам по себе — явление крайне интересное и вполне загадочное. Биография его основателя Джины Махавиры — словно калька с биографии его великого современника Будды Шакьямуни. Если мы сравним космологию джайнизма и буддизма, то увидим, что буддийский космос является лишь фрагментом более глобального джайнского космоса (речь идет, разумеется, только о формальных метафизических моделях, а не о содержании мистического опыта обеих доктрин). Близки обе традиции и в философском подходе к негативной диалектике, трансцендирующей фигуры формальной логики. Так, в контексте джайнской логики школы новой нави (навья-ньяя) аристотелевская логика выглядит частным случаем.
Несмотря на существенное взаимное сходство в мировоззрении, буддизм и джайнизм пользуются в изобразительном искусстве совершенно разными канонами пропорций человеческого тела. Буддийский канон имеет эллинистический характер и заимствован из Персии, тогда как джайнский, судя по некоторым признакам, восходит к традициям до-арийской цивилизации Хараппы / Мохенджо-Даро. Это позволяет предположить, что джайнизм уходит своими культурными и мистическими корнями в автохтонный Индостан, а буддизм появился в результате рефлексии традиции Махавиры в кругах эллинистической элиты северных индийских царств. Отсюда фрагментарность буддийской космологии в сравнении с джайнской, более древней и разработанной.
Если вспомнить, что доарийская цивилизация в долине Инда была в определенной степени родственна эламской, а сам Древний Элам имел тесные контакты с Междуречьем, то нельзя исключить исторической связи джайнской традиции с культами Шумера и Аккада. Кстати, шумеро-аккадские глиняные печати, чем-то напоминающие хараппские, до сих пор находят далеко за пределами собственно Месопотамии, вплоть до Индии и Средней Азии, а неолитическое поселение Мергарх на территории пакистанской провинции Белуджистан, тремястами километрами севернее Мохенджо-Даро, не уступает по возрасту еще дошумерским Чатал-Гуюку в Анатолии и Иерихону в Палестине.
Путешествуя по Средней Азии, я установил контакт с носителями еще одной интересной и крайне загадочной традиции — памирского исмаилизма. Эта форма исмаилизма существенно отличается в своих практиках от средневекового египетского оригинала как одной из радикальных форм шиизма. Памирская религия базируется на так называемом народном огнепоклонничестве, представляющем собой локальный пережиток древней религии света, некогда распространявшейся от самых дальних островов Атлантики до Крыши мира (Памира) в центре Евразии. Мифология памирского исмаилизма восходит к общему авестийско-ведийскому корню: мир здесь понимается как расчлененное тело великана Пуруши (эддический Имир). Зато учение о первоэлементах, как и вся метафизика в целом, чисто греческие.
Исмаилитские пиры (аналог шиитских шейхов и гималайских гуру) вплоть до середины ХХ столетия пользовались при обучении духовных наследников средневековыми персидскими переводами древнегреческих философов, в том числе Платона и Аристотеля. С точки зрения своей исторической генетики, памирская культура является своеобразной формой типично эллинистического синтеза автохтонных традиций с греческой образованностью. Это при том, что сами памирцы считают себя потомками воинов Александра Македонского, действительно гулявших более двух тысячелетий назад по Крыше мира. Их помнят здесь до сих пор — как древних асов божественного царя, давших начало героическому племени горных эллинов.
В Крестах обитала группа таких эллинов из афганского Бадахшана, тоже населенного памирцами. Они учились в Москве на политпропагандистов тогдашнего промосковского кабульского режима. Надо признать, памирцам действительно присуща глубокая симпатия к коммунистической идее. Даже сегодня, после падения коммунизма не только в Афганистане, но и в Таджикистане, и даже в самой Москве, на Памире сохраняются первичные партийные, комсомольские и пионерские организации, дети выходят в красных галстуках на линейки и салютуют кумачовому знамени грядущего коммунистического эона. А вот торговать у памирцев считается западало, все коммерсанты в Хороге — пришлые из долин.
Во времена коммунистического промосковского правления исмаилиты поддерживали дружественный в отношении Кабула нейтралитет, многие из них открыто переходили на сторону революции. Мне было трудно понять, как могли люди, принадлежащие к столь уникальной культурной и мистической традиции, соблазниться банальными россказнями про атеистическую научность и преимущества социализма. Но для афганцев, никогда ничего не видевших в жизни, кроме глиняных мазанок, эти преимущества были крайне заманчивы.
— Э-э-э, послушай, — успокаивали они своих русских подруг, не очень вдохновленных перспективами грядущей кабульской жизни в качестве жен местных партийных начальников, — в Кабуле уже сейчас пиво на улицах продают, как в Москве, а через пару лет вообще все будет нормально!..
Наверное, исторически больше повезло русским женам кубинских начальников. Их мужья по крайней мере до сих пор у власти. В тех же Крестах мы познакомились с Раулем и Ринальдо. Оба они готовились в политпропагандисты с перспективой карьерного роста в рамках партийно-административного аппарата первого в Новом Свете социалистического государства. Ринальдо активно интересовался боевыми искусствами, прежде всего школой змеи в кунфу. Он был крайне пластичным, этот потомок островных автохтонов, смешавшихся с завезенными африканскими рабами. Кунфу его обучал какой-то вьетнамский студент — тайный мастер с многовековой фамильной традицией. После завершения учебы в Москве Ринальдо должен был по распределению отправиться парторгом в родные места — маленький поселок на самой крайней западной оконечности острова — и очень радовался грядущей свободе: вилла на берегу океана, молодая жена, служебная машина, связи в ЦК и главное — возможность на фоне всех этих благ беспроблемно совершенствоваться в боевых искусствах хоть до посинения!
Рауль принадлежал к столичной интеллигенции, вобравшей в себя кровь испанских колонизаторов, но позже восставшей против короны на стороне зарождающейся кубинской нации. Его отец был мастером масонской ложи имени Хосе Марти. При этом масонство продолжало легально существовать на Кубе и после революции. Как поведал Рауль, некогда местные масоны помогли Фиделю прийти к власти. Именно по этой причине тот решил не закрывать ложи, и таким образом «вольные каменщики» продолжали работать даже в условиях идеологической монополии ЦК. Дети мастеров стали учиться на парторгов, подобно тому как дети мулл в советской Средней Азии шли в комсорги. Сохраняя лояльность тайной иерархии, они декодировали программу социалистического строительства в соответствии с нуждами исходных традиционалистских систем.
Рауль рассказывал, что кубинцы, желавшие сбежать на Запад, могли воспользоваться мадридским аэропортом, где делал техническую посадку самолет Гавана — Москва. Нужно было незаметно остаться в туалете в зоне для транзитных пассажиров, а после отлета группы заявить о себе полиции. Правда, та могла не пропустить через границу и отправить соискателя свободы следующим же рейсом в Москву или Гавану. Но, как правило, испанцы кубинцев принимали. Мы с Ириной крайне удивлялись, почему же Рауль до сих пор не свалил. Тем более со связями его семьи! Впрочем, возможно, он разделял мнение Цезаря: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме».
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
