Рыжков Н.И. (2-слева), Чебриков В.М. (3-й слева) осматривают макет местности в зоне аварии на Чернобыльской АЭС. РГАСПИ. Фонд Н.И. Рыжкова
В соответствии с этими планами «ускоряться» должна была и энергетика. Но менее чем через два месяца после XXVII съезда грянул Чернобыль.
Н.И. Рыжков, хорошо знакомый с ситуацией в советской промышленности в целом и в энергетике в частности, на заседании Политбюро 14 июля 1986 г. сказал ставшую знаменитой фразу: «Атомная энергетика с некоторой неизбежностью шла к такому тяжелому событию». Но проблема была не только и не столько в энергетике. Планы экономического скачка разрабатывались без достаточного понимания проблем советской экономики и, главное, системы управления, что и привело к их провалу, одной из непосредственных причин которого стала Чернобыльская катастрофа.
Проблемы в отрасли были следствием общих управленческих проблем. Так, на второй конференции по обеспечению радиационной безопасности в связи с эксплуатацией АЭС, состоявшейся в мае 1982 г. в Вильнюсе, возможность взрыва в реакторе и серьезных выбросов вследствие взрыва не рассматривалась в принципе, а доклады рисовали весьма радужную картину безопасной работы АЭС[22].
Чернобыльская авария была не первой крупной аварией в атомной отрасли и даже – вопреки распространенным заблуждениям – не была крупнейшей техногенной катастрофой в истории. Крупнейшей была и до сих пор остается катастрофа в Бхопале в Индии 3 декабря 1984 г., когда погибло не менее 18 тысяч человек (не менее 3000 – в момент взрыва, а остальные – от его последствий). Это была типичная катастрофа для стран «третьего мира»: низкие затраты на обеспечение безопасности, иностранный капитал, дешевая – в том числе по стоимости человеческой жизни для собственников – рабочая сила. О ней говорят меньше, чем о Чернобыле: Индия не была сверхдержавой, там не было некапиталистической экономики, наконец, погибшие индийцы и сам факт события в Индии далеко не так сильно взволновал западные СМИ. Но эта катастрофа стоит в том же ряду, что и Чернобыль. В СССР про нее писала пресса, однако мало кому могло прийти в голову, что нечто подобное вот-вот произойдет в Советском Союзе, пусть и по другим причинам. Ни эта авария, ни авария на американской АЭС «Три-Майл-Айленд» 28 марта 1979 г., вызванная как техническим несовершенством системы управления реактором, так и ошибками персонала[23], никак не повлияли на работу советских АЭС – иностранный опыт просто не учитывался.
Однако и в самой системе эксплуатации АЭС была допущена принципиальная управленческая ошибка. Реакторы типа РБМК изначально создавались и эксплуатировались в системе Министерства среднего машиностроения – полувоенного ведомства с жесткой дисциплиной и контролем. Многие специалисты после аварии заявляли, что передача АЭС в целях экономии средств в ведение «гражданского» Министерства энергетики и электрификации с совершенно иным уровнем дисциплины, квалификации персонала и контроля стала одной из причин произошедшего. Это была еще одна из многих экономических управленческих ошибок времен «застоя», наряду с известным неэффективным использованием валютных поступлений от продажи нефти после роста нефтяных цен вследствие энергетического кризиса 1973 г. Один из руководителей «Росатома», много лет проработавший на атомных станциях, С.И. Антипов, в интервью В.С. Губареву говорил:
«Те люди, которые строили 4-й блок Чернобыльской АЭС, понимали, что эксплуатировать его нужно очень строго, соблюдая все технологические и технические нормы. Они, конечно же, сознавали опасности, понимали недостатки этого типа реакторов, а потому рассчитывали на жесткую дисциплину, которая властвовала тогда в нашей отрасли. Но в это время появились люди, для которых награды, звания, служебное положение, карьера стали главными, а все остальное ушло на задний план, в том числе и ощущение опасности. Для них главное – выполнить указание сверху»[24].
Речь, конечно, идет не о персонале станции, а именно об управленческом решении. Само решение о массовой постройке реакторов РБМК без полного понимания особенностей этого типа реакторов было ошибкой. Передача АЭС в ведение «гражданского» министерства была ошибкой. Полное отсутствие понимания опасности АЭС также было очевидной грубейшей ошибкой. В.Г. Асмолов, многолетний сотрудник, а затем один из руководителей Института атомной энергии им. Курчатова, вспоминал:
«Для нас тревожным сигналом стало то, что случилось в Америке. К счастью, весь расплав остался в реакторе[25]. И мы поняли – без знаний тяжелых запроектных аварий атомная энергетика развиваться не имеет права. Мы представляли в министерство большую программу работ. Естественно, денег требовалось очень много, а потому мы получили уникальный ответ: “При капитализме все делается ради выгоды и реакторы там ненадежные, а наши – очень хорошие”! Было направлено еще одно письмо, авторы его – наши специалисты института Доллежаля. В письме подробно описана будущая чернобыльская авария. Ответ пришел быстро, в нем говорилось, что подобная авария практически невозможна, но тем не менее исследования целесообразно провести. На них деньги будут выделены в 1987 году»[26].
Ухудшал ситуацию еще и тот факт, что чрезмерная секретность в отрасли приводила к дублированию работ в разных институтах по одним вопросам атомной энергетики и сохранению «белых пятен» в других[27]. Физик-атомщик В.П. Сидоренко, один из инициаторов создания и заместитель председателя Госатомэнергонадзора, отмечал, что реактор РБМК не соответствовал «Общим положениям обеспечения безопасности атомных электростанций при проектировании, строительстве и эксплуатации», принятым еще в 1973 г. и уточненным в 1982 г. Сидоренко также указывал, что внедрение дополнительной защиты наталкивалось на сопротивление (в связи с удорожанием эксплуатации) министра среднего машиностроения Е.П. Славского, главного конструктора академика Н.А. Доллежаля, и, собственно, Министерства энергетики и электрификации[28]. Схожим образом ситуация обстояла и в медицине: заместитель министра здравоохранения А.И. Бурназян в 1970-е в гневе разбросал листы доклада о медицинских последствиях наземного ядерного взрыва или аварии в мирное время[29].
