Все это Раббит прекрасно знал и помнил. Поэтому нисколько не волновался. На войне главное что?
На войне — главное выжить. Приказы, директивы… Это все пусть офицеров да генералов касается. А Раббиту — главное выжить. Может быть поэтому он сейчас не лежит под памятником и не слушает благоглупые речи на юбилейные даты, а наводит ствол на несущиеся в его сторону танки?
Главное на войне — нанести врагу ущерб. Максимальный ущерб. А потом — все остальное.
Раббит чуть сместил ствол… Выстрел! Мимо? Хорошо! Еще…
Комп равнодушно отчитался:
— Заряжен!
Чуть в сторону… Выстрел!
— Мимо!
— Сам вижу, — буркнул командир.
— Что? — в два голоса крикнули в наушниках Римма и Мутабор.
— Ничего! — рявкнул в ответ командир. — Сдай назад!
А потом он посмотрел на часы. Отлично. Наши уже здесь. Будем воевать по-взрослому. Пора пришла.
— Вперед! — рявкнул Раббит.
— Вперед или назад? — спокойно спросил Мутабор. Для него это все еще была игра.
— Последняя команда, идиёттен! — вошла в роль Римма.
«Тигр», это вам не русский танк. Коробка передач фактически работает в «комфорт-режиме». Чуть надавил и все. Танк тебя слушается. Это у русских надо всем телом на рычаги давить. Ну, вперед, так вперед. Командиру оно виднее…
— Бляха муха! Да это сюрреализм какой-то! — воскликнул Прохоров, открыв свой люк.
Действительно… Картина была апокалиптична. До самого горизонта, пока хватало взгляда, изломанными горами военного железа белели, занесенные снегом, немецкие танки, самоходки, грузовики… И ни одной живой души.
Внезапно Измайлов хохотнул:
— Это типичная батальная живопись, капитан. И никакого сюрреализма. Вот что такое сюр? Это сочетание несочетаемого. Сюрреализм тут — мы.
— Чего? — не понял Прохоров.
А майор продолжал бубнить:
— Война — она как высокое искусство. Если «Грады» работают — это импрессионизм. Магия эмоций. Большими мазками настроение создается. Постмодернизм — это ядерный взрыв во всей его красе. Ничего не понятно — а результат есть. А вот пуантилизм — это когда КПВТ работает. Мужики!
— А? — в один голос ошалевшие не только от короткого боя, но и от того бреда, который нес Измайлов, ответили ему два капитана.
— Вы знаете, что такое пуантилизм? Нет, вы не знаете, что такое пуантилизм. Это когда короткими точечными ударами рисуется великолепнейшая картина. А если работать холодным оружием — чистой воды кубизм в стиле раннего Пикассо. Другими словами, полная расчлененка, когда кишки в пыли…
И замолчал.
Молчание его нарушил Лисицын:
— Влад! У тебя все нормально?
— А? Да… Не обращайте внимания. Меня перед боем всегда на говорильню пробивает. А первая жена у меня искусствоведом была, вот просвещала…
— У тебя что? Несколько было?
— Две. Вторая — лингвист-переводчик. Ах, знали бы вы, как их в универе на парах учили языком работать. Истину вам говорю! Нет лучшей любовницы, чем лингвистка-переводчица.
— Не, ну ты загнул! Вот у меня была девка… Медичка. Так она…
Договорить Прохоров не успел. В танкошлеме заистерил голос Лисицына:
— Движение справа!
Не дожидаясь приказа, Лисицын навалился на джойстик, поворачивая башню. В отличие от настоящей «тридцатьчетверки» здесь он особо не напрягся. Скорее, изображение дало такую картинку — «навалился».
Ага… Среди кучи горелой техники — хорошо поработали тут летуны с богами войны! — неуклюже ворочался немецкий «Тигр».
А Прохоров немедленно возопил:
— А мне-то что делать?
— Глеб, суну руку кулаком — подавай бронебойный. Ладонь под нос суну — давай фугас.
— А как их отличить? — с отчаянием крикнул в ларингофон старший прокурорский советник Прохоров.
— Черная головка — бронебойные. Красные… Ну ты понял? — заорал Лисицын, видя, что «Тигр», медленно ползя назад, начал разворачивать башню в сторону их «тридцатьчетверки». Секундой позже сунул заряжающему кулак под нос.
— Короткая! — заорал командир, когда щелкнула затвором пушка.
— Чё? — не понял Лисицын.
Вместо ответа Измайлов вдарил ногой по затылку водилы, благо тот очень удобно под ним полулежал. Ударил, конечно, слегонца. Чтоб не убить по привычке.
«Интересно, можно убить электронную версию души?» — нелепая мелькнула мысль. Мелькнула и тут же исчезла. Как исчезло и все другое. И только немецкий танк в прицеле.
Лисицын не стал целиться в башню. Он чуть опустил ствол и ударил по шахматным каткам «Тигра».
— Вперед! — рявкнул он, не дожидаясь результата выстрела.
На этот раз Лисицын без слов нажал на газ.
— Короткая! Задняя!
Кто бы видел со стороны этот странный бой…
Медленная башня «Тигра», натужливо визжа электромоторами, пыталась поймать наглую «тридцатьчетверку», но та буквально прыгала вокруг фрицевской «кошки», то замирая на секунду, то буквально прыгая с место на место. Остальные русские танки били с предельной дистанции. Не столько стараясь попасть, сколько пытаясь сбить многочисленными разрывами прицел у немца.
В конце концов Лисицын сбил гусеницу «Тигра» и вырвался чуть вперед, немцу в тыл. И перестал стрелять. Наоборот, переключив радиоприемник, заорал на весь эфир:
— Отставить стрельбу! Живьем брать! — потом майор не удержался и добавил: — Демонов!
«Тридцатьчетверка» уверенно заходила в корму немцу, но вдруг метров за сто Лисицын остановил свою машину:
— А теперь моя настоящая работа пошла…
Майор выбрался из машины, мерно гудящей мотором в звенящей зиме Украины сорок четвертого…
Обездвиженный «Тигр» тем временем медленно разворачивал башню в сторону лисицынского танка.
Майор уверенно и спокойно шагал навстречу бронированной смерти. Со стороны так казалось. По крайней мере. Впрочем, Лисицын и внутри себя вполне уверенно чувствовал. Более того…
Если бы кто знал…
Живешь вот так и одной минуты ждешь. Столетиями ждешь. Именно этой минуты. И так легко становится. Вроде как воздушным шаром становишься. И не идешь — а летишь над землей. И шагать трудно и страшно, глина на сапогах к земле тянет… А на душе — легко. Вот он — смысл твоей жизни. Идти на немецкий «Тигр» с ухмылкой на лице. И ведь никто не поймет, если операция провалена…
Вдруг майор остановился. Достал из кармана белый шелковый платок. Вытер лицо… Откуда белый платок в комбинезоне танкиста? Да для фильтрации топлива. В комплекте прилагается к танку. А вы не знали?
