А теперь подсознание Айли уже отреагировало, принимая верное решение: отпустить ситуацию, потому что уровень ответственности уже не тот. Командовать подсознанием трудно. Ну вот, оно и оторвалось по полной.
Не умею я никого утешать! За годы совместного счастья в браке у моей жены не было крупных поводов для расстройства, кроме разбитой любимой чашки или найденной в саду мертвой птицы. Я был уверен, что оградил ее от всех неприятностей, кроме тяжелых воспоминаний о жизни в приюте… Мне не приходилось утешать Дэрин по-настоящему, хватало нескольких ласковых слов и объятий, как для ребенка. Она и была ребенком рядом со мной! Так как это же сделать с бывшей приговоренной к смерти, которую сейчас терзает тоска по потерянному сыну и ужас от содеянного в эльфийском квартале? Что, опять звонить доктору, обращаясь за советом?
Я сел рядом с Айли. Она бы отпрянула, если бы не моя рука, мягко придерживающая ее спину ниже лопаток. Другой рукой я осторожно взял ее за подбородок, поворачивая к себе, ловя испуганный мечущийся взгляд, стараясь смотреть строго и ободряюще. Не знаю, насколько это получилось: наверное, строгость проявилась, а ободрение — вряд ли.
Пальцы немедленно намокли, потому что слезы из осенних глаз текли, не останавливаясь, сами по себе, без спазмов рыданий.
— Послушай меня, Dearg… Ничего из прежней жизни больше нет: хорошего — к твоему сожалению, плохого — к великому счастью. Убеждать тебя, что все до хрена как круто, я не стану, это не так. Но с плохими снами можно бороться…
По телу Айли пробежала судорога, как будто ее знобило. Она уперлась холодеющими ладошками мне в грудь, я отпустил ее подбородок и спину, и взял эти ледышки в свои руки. Поднес к губам, подышал, как на ту замерзшую насмерть птичку, что нашла Дэрин в саду нашего особняка зимним вечером. Ту птичку уже нельзя было оживить, а эту, носящую соответствующее имя — Птица, — еще можно было попытаться.
Я наклонился к дрожащим розовым губам, продолжая сжимать холодные маленькие руки, те самые, которые пытались послать пулю в мое сердце — намеренно ли, случайно, буду ли я разбираться сейчас, когда рядом так стучит ее собственное сердце?!
Я легко опрокинул рыжую на покрывало кровати, и она сначала попыталась увернуться, вырваться, убегая от неизбежных дальнейших действий. Мешали двое: халат, в котором она запуталась, оголившись наполовину, и я, удерживающий ее без малейших усилий. Я раздвинул коленом женские ножки, создавая для бегства дополнительные препятствия, коснулся губами соленой от слез щеки, подбородка, шеи. Чувствовал, как уходит дрожь сонного кошмара и ярость физического сопротивления. Вдыхал запах ее кожи — пьянящий, будто воздух над морем. Ее стиснутые до хруста зубки постепенно разжались, впуская мой язык, пробующий на вкус этот нежный чувственный рот. Слабый стон Айли был скорее упреком самой себе, чем звуком протеста.
Она попыталась вырваться еще раз, но быстро сдалась, когда я завел ее руки за голову и прижал к покрывалу. Длины и силы пальцев одной руки для этого мне было вполне достаточно. Не прекращая затянувшегося поцелуя, я поласкал ее грудь, растеребил запутанный халат и пояс, погладил упругий живот.
Все, больше не плачет, наконец-то! Дыхание учащенное, сосочки сморщились и встали торчком. Пора и им уделить внимание, в самом деле…
Сильное, женственное тело Айли выгнулось, когда я слегка сжал зубы на одной из ярко-розовых вершинок. Я отпустил сосок, провел языком между округлых грудей, имеющих идеальную форму перевернутых чаш, прикусил второй сосок, усиливая нажим зубов. Вздрогнула, потянулась, расслабилась… Ага, эта степень укуса для нее не боль, а удовольствие!
Я старался не трогать те участки тела, где лазером были вбиты люминесцентные чернила. Получалось средне, судя по периодическому шипению рыженького Чудовища. Думаю, дня через три все пройдет.
— Не вертись, Dearg. Лежи спокойнее — меньше буду задевать.
Мои пальцы спустились ниже, проникая в то теплое и влажное местечко, которое я имел счастье потрогать, пока кое-кто дрых на койке гауптвахты после курения эйфоризанта. Да, девочка потекла так же быстро, как и тогда! Замечательно. Не буду сейчас ее мучить, оттягивая кульминацию. Для долгих игр еще придет время. Два пальца — указательный и средний, — нахально погрузились в тепло ее лона, надавливая, растягивая, убыстряя движения и…
Айли забилась под моими руками с криком. Ее оргазм после долгого воздержания был острым, мощным, почти болезненным. Блеск глаз из-под прикрытых век, прикушенная нижняя губа, розоватые пятна на груди и шее, и — целый водопад вокруг моих пальцев. Кажется, им пора уступить моему члену, пребывающему в полной готовности.
Я стянул с себя штаны и плавки, поймал красноречивый взгляд рыженького Чудовища, в котором сквозили примерно две вот таких противоречивых мысли: «Ну, ты и гад!» и: «Шевелись быстрее, я хочу еще!»
По поводу первой мысли: потом разберемся, а вот вторая совпала с моими желаниями. Не тратя время зря, я вошел в Айли одним рывком, сливаясь с ней в общем ритме. Быстро нарастающий трепет ее плоти, стон…
Leanbh eiri Amach кончила во второй раз, и ее вскрик вплелся в мой собственный, перерастающий в рычание — на пике достигнутого наслаждения. Я отпустил ее запястья, ложась рядом. Она уткнулась влажным лбом в мое плечо, тихонько пробормотав:
— Я тебя ненавижу…
Да, женская ненависть, помноженная на два оргазма — это какое-то особое явление, требующее научного подхода и всестороннего исследования! Что-то мне подсказывает, Морни после такой услышанной оригинальной фразы мог накатать целую статью, если бы не был вечно занят. Ненависть — гораздо лучше, чем безразличие, она хоть и разрушает, но заставляет жить дальше, а безразличие губит не только интерес к жизни, но и сам ее смысл. Для любого дроу важны сильные эмоции в основе близости, и я отчасти понимаю Рикона Ниэллони: ему крайне необходим такой уровень эндорфинов партнерши, при котором она перестает различать боль и удовольствие. Итогом становится запредельное удовольствие для обоих… Жесткая практика? Для кого-то — да, для некоторых — необходимость.
— Для чего нужно было разрисовывать мое тело? — настойчивый вопрос Айли вывел меня из кратковременной задумчивости.
— Кажется, я уже объяснял тебе назначение орнамента Дома Оустилл в данном конкретном случае. Чем скорее ты привыкнешь к своей несвободе, тем лучше — и с моей точки зрения, и с точки зрения твоего психологического комфорта.
Она отодвинулась, шмыгнула носиком и теперь с изумлением взирала на меня, приподнявшись на правом локте. Прикрыться халатом рыжая даже и не подумала, и теперь левый розовый сосок был сердито, остро и очень забавно направлен в мою сторону.
— Э-э-э… Оустилл… я не уверена, что в самом факте несвободы может быть какой-то там комфорт. Меня это пугает и возмущает — больше ничего.
— И, тем не менее, ты привыкнешь, Dearg. — Спокойно сказал я, перебегая взглядом от ее чудесных глаз к розовому соску. — И не целься в меня этим… клювиком, а то, знаешь ли, доиграешься до третьего оргазма в порыве ненависти.
