Он повернулся, сгрёб со стола пластиковый контейнер с сырниками вместе с упаковкой сметаны и прыгнул влево, стукнув ножкой об ножку, затем повторил то же движение, но уже вправо, оглянулся, прокомментировал:
- Для несведущих поясняю: движение это называется «голубец». Украинский народный «голубец», - и вывалился в прихожую. Там шустренько обулся, сунув ноги в настоящие оленьи унты, и раскинул руки:
- Ну, обними же меня на прощанье, Златочка!
Злата озорно улыбнулась, упёрла одну ручку в бок, другую подняла вверх и изобразила целую серию «украинских народных «голубцов». Гораздо более быстрых, изящных и красивых. За несколько секунд она так ловко подпорхнула к Ясеню, что тот обомлел. Павел, глядя на ошалевшее лицо друга, с трудом подавил смех и пояснил:
- Восемь лет в хореографической школе.
- И я тут позорился! – возопил посрамлённый Ясень, прижимая к груди сырники и сметану. – И перед кем!
Злата легко поцеловала его в небритую щёку и ласково погладила по руке:
- До свидания, Серёжа! Приезжайте ещё.
- Непременно! – Ясень сиял и лучился такой симпатией, что Павлу было смешно.
- Ой, подождите! – Злата вдруг метнулась в кухню и через минуту вернулась с пакетом в руках. В нём лежали маленькие, аккуратные, будто калиброванные, замороженные пельмешки. Сибарит Ясень, обожающий вкусно поесть, благодарно принял пакет и громким шёпотом заявил Павлу:
- Я же говорил, что всё лучшее тебе!
Рябинин не менее драматично пообещал:
- Ещё один наезд в мой адрес, и я настучу Лене.
- Лучше попроси Злату научить её лепить пельмешки!
Потом Ясень долго прощался со Златой, шептал ей что-то на ушко и внимательно и неожиданно серьёзно смотрел в глаза.
- Что он от тебя хотел? – спросил, проводив друга Павел.
- Просил, чтобы я тебя берегла, потому что ты, по его выражению, редкий, краснокнижный, экземпляр.
- Не слушай его. Он замечательный, но уж слишком любит мелодрамы.
- А я ему сказала, - Злата отошла от окна, в которое наблюдала за отъездом Ясеня, - что полностью согласна и буду беречь. Потому что уже поняла, что ты и правда необыкновенный.
Павел обхватил её руками и потёрся щекой о волосы:
- Знаешь, зачем он приезжал? На тебя посмотреть.
- Да что ты? – глаза её смеялись. - А я и не догадалась.
- Представь себе. И на улице шепнул мне, что восторгу его нет предела. Ты ему и вправду понравилась. Впервые на моей памяти. Раньше он просто терпеть не мог моих девушек.
- Я польщена. – Злата прижалась к нему и замолчала. На кухне тикали допотопные ходики: тик-так, только так, только так…
Подмосковье. Январь 1999 года. Вместе?
Ели, как повелось, все вместе. Анатолий Викентьевич отложил салфетку и прокашлялся:
- Павел Артемьевич, пора бригаду нанимать, нам в помощь. Мы процессом руководить будем, а они на подхвате, как договаривались.
- Конечно, - Павел кивнул, - нанимайте.
- Проблема в том, что те, кто работал осенью, ещё не освободились, там у их предыдущего заказчика какая-то задержка. Ориентировочно смогут не раньше марта.
- Плохо. Полтора месяца отсрочки как минимум. Что делать будем?
Павел покрутил в руках очки, оставленные Натальей на столе, задумчиво посмотрел сквозь стёкла на клетчатую клеёнку.
- Давайте других искать. Хотелось бы проверенных. Можно даже не других, а другого. Одного. Для чёрной работы, так сказать. С остальным мы и сами справимся.
- Уф-ф… Где ж искать-то? Не на Каширском же дворе или Владимирском тракте…
Тут Наталья, тихонько сидевшая над своей тарелкой, встрепенулась, кашлянула:
- Павел Артемьевич… У меня родной брат без работы сидит. Хороший парень. Непьющий. Сильный. Тридцать семь лет ему. Он не строитель, конечно. Но для чёрной работы сгодится. И много не запросит.
Павел вопросительно посмотрел на мастеров.
- А что? – Анатолий Викентьевич пожал. – Не чужой человек. Не со стороны. Можно попробовать. Наташенька, сможет ваш брат завтра с утра выйти?
- Конечно! Конечно, сможет! Прямо со мной и придёт! - Наталья так откровенно обрадовалась, что Павел расстрогался. Он глянул на Злату, и увидел, что и ей тоже жаль неведомого ещё безработного родственника домоправительницы (Павел иногда шутя называл так Наталью и в глаза и не при ней) и что она рада такому удачному для всех решению вопроса. Он подмигнул ей ободряюще.
- А как его зовут, брата вашего?
- Лёня. Леонид.
- Ну что, тогда завтра ждём, Наташ.
- Хорошо, – она радостно улыбнулась и поднялась с термосом в руках. – Так я пойду, Павел Артемьевич? Мне ж к зубному. Не забудьте свой чай взять с собой наверх. – Павел, который любил ночью хлебнуть чайку, благодарно улыбнулся и кивнул, приняв металлический цилиндр из её рук. Наталья, попрощавшись со всеми, тихо скользнула в прихожую. Она вообще была тихой, домоправительница фрекен Наталья. Тихой, исполнительной и неконфликтной, что вполне устраивало её работодателя. Он уже совершенно не жалел, что нанял её. Хорошо бы и с её братом его дедки сработались. Тогда не придётся в Дом чужих людей звать. Павел не любил этого и знал, что и Дом не любит тоже. А брат Натальи не чужой.
Вскоре хлопнула входная дверь. Это ушла Наталья. А остальные ещё посидели с полчаса, болтая обо всём на свете. Злата смотрела на Павла, на его… нет, их общих стариков и тихо улыбалась. Жизнь казалась ей удивительно правильной и прекрасной.
- Ничего не пойму…
- Эдик, ты что? – Марк Семёнович наткнулся на поднимавшегося на чердак по неширокой лестнице прямо перед ним армянина и шутя пихнул его в упитанную спину, обтянутую серой жилеткой со множеством карманов. Несколько карманов были даже на этой самой спине. Что очень нравилось Марку Семёновичу. Во время совместной работы он любил запихивать в них свои инструменты. За это Эдуард Арутюнович называл его эксплуататором и нахлебником.
- Маркуш, ну посмотри! Мы вчера с тобой последними отсюда уходили?
- Ну да… - Маркуша ещё не понял, в чём дело.
- Толик с Борисом больше сюда не поднимались?
- Нет. Они уже закончили и ждали нас, чтобы вместе поехать.
- Дверь мы с тобой закрывали?
- Конечно. А то вдруг Банзайчик Златочкин влезет и попортит нам работу да и сам испачкается…
- Вот-вот. А теперь посмотри. – Марк Семёнович вытянул тощенькую морщинистую шейку, подвинул сухой ручкой своего крепкого друга в сторону и в недоумении воззрился на верхнюю лестничную площадку. На ней было довольно светло – неверный зимний утренний свет из окна проникал через распахнутую настежь дверь.
