— Пошли сначала в церковь, а затем в музей, — предложила Виолетта.
— Как скажешь.
Они приехали в Конкрессо ближе к полудню. В музее колдовства различные восковые фигуры и фигурки воссоздавали историю создания снадобий из лекарственных трав, знахарства и магии и показывали ужасную судьбу тех, кого инквизиция обвиняла в колдовстве. Одри едва не задрожала от страха, когда прочла об орудиях пыток, позволявших вырвать признание у обвиняемого или же — в большинстве случаев — у обвиняемой.
— Если бы меня стали так пытать, я призналась бы в чем угодно. Ты прочла, что они засовывали внутрь женщины? — спросила, скривившись, Одри.
— Да. Специальную грушу, — с равнодушным видом ответила Виолетта. — Были и груши с шипами. Такая груша, когда ее надували до максимального размера, разрывала женщину изнутри. Какое варварство! Даже не верится, что когда-то кто-то сидел и ломал голову над тем, как бы ему сконструировать такую вот штуковину.
— Да, и человечество с тех пор не очень-то изменилось. Взгляни на эту клетку. — Одри показала на подвешенную к потолку клетку, внутри которой находился манекен, а затем подошла поближе, чтобы прочесть поясняющий комментарий. — Смотри, мама, их держали прямо над пылающим костром.
Дочитав комментарий до конца, девушка сокрушенно покачала головой.
— В первом зале было намного интереснее, давай вернемся туда, — предложила Виолетта, — а то тут слишком уж…
— …жутко, — договорила за нее дочь.
Когда они наконец вышли из музея, был уже полдень. Они решили поехать по направлению к замку Баланса и остановиться по дороге там, где можно будет усесться в живописном месте на траве и перекусить.
Такое место они нашли неподалеку от Ла-Веррери, по направлению к Буржу. Одри припарковала автомобиль возле деревьев, а затем вышла из машины вместе с матерью, прихватив корзинку с едой и пледы. Виолетта решила выпустить из машины Лорда. Пес сначала долго потягивался, а затем начал обнюхивать все вокруг. Виолетта и Одри расстелили пледы на траве в тени деревьев и достали из корзинки еду, а еще поставили чуть в сторонке миску с водой и миску с сухим кормом для Лорда. Усевшись на пледах, они первым делом набросились на бутерброды, которые на свежем воздухе, конечно же, казались необычайно вкусными.
— Как тут красиво! — воскликнула Виолетта.
— Да, а еще очень тихо.
Затем они долго молча жевали, пока наконец Одри не нарушила молчание:
— Мама…
— Да? — Виолетта, не переставая жевать, с задумчивым видом разглядывала окружающий пейзаж.
— А как отреагировал дедушка на смерть тети Дженни?
Виолетта, посмотрев на бутерброд, откусила еще кусочек. Прежде чем ответить на вопрос Одри, она немного подумала.
— Он вырвал ее из своей жизни. — Виолетта помолчала, а затем продолжила: — И из «Виллоу-Хауса». Он уничтожил ее вещи, фотографии — в общем, все, что так или иначе могло о ней напомнить. После смерти дочери он уехал на несколько недель — пока в доме все не успокоится. Когда он вернулся, обстановка в «Виллоу-Хаусе» была такой, как будто Дженни там никогда и не жила. Потом твой дедушка ни разу не упоминал о ней.
Мать и дочь на некоторое время замолчали, погрузившись в размышления. На Виолетту нахлынули воспоминания, а на Одри — эмоции, вызванные словами матери. Лорд с шумом лакал воду из миски — весьма далекий от бури, которая разразилась в душе двух его хозяек по совершенно разным причинам. Когда пес вылакал всю воду, он завалился спать, облизнувшись и положив морду на передние лапы.
— Мне никогда даже в голову не приходило, что дедушка может быть таким… таким бесчувственным, таким черствым по отношению к собственной дочери. — Одри пылала от охватившего ее негодования.
— Уверена, что у твоего дедушки тоже были чувства, однако он выражал их в очень своеобразной форме, а то и вовсе держал в себе. Не знаю. Мне он тоже казался черствым.
Одри вопросительно посмотрела на мать.
— Мне было очень трудно привыкнуть к жизни в «Виллоу-Хаусе» — к жизни под неусыпным вниманием твоего дедушки. Любое мое решение нуждалось в его одобрении. Я к такому положению вещей была морально не готова. Иногда — и даже не иногда, а очень часто — мне казалось, что я ненавижу его всей душой. Позднее я начала его понимать — или, по крайней мере, относиться к нему терпимо.
— Вот только к тому времени он уже принял очень много решений, которые оказали влияние на твою жизнь, как, например, решение отправить Сэма учиться в интернат.
— Жизнь — это не прямая линия, Одри. Ничто не происходит исключительно так, как хотелось бы. Как бы человек ни пытался спланировать свою жизнь, всегда найдется кто-нибудь, кто вмешается в самый неподходящий момент и расстроит все его планы. Нам подвластно далеко не все. Мне кажется, что человеку всю его жизнь — с самого детства — приходится бороться с вредными влияниями и неприятными неожиданностями.
— Но почему папа тебя не поддержал?
— Потому, что он разделял взгляды твоего дедушки. — Виолетта на несколько секунд задумалась, а затем продолжила: — Да, мне кажется, что самое худшее для меня заключалось в том, что я не получала от твоего отца никакой поддержки в вопросах, которые считала очень важными, но которым не могла дать должного объяснения, хотя они и казались мне совсем несложными. Я чувствовала себя беспомощной, например, когда пыталась объяснить, почему тебе необходимо учиться в университете.
Эти слова заставили Одри оживиться.
— То есть как это? А кто был против? И когда именно ты стала бояться, что тебе не удастся добиться того, чтобы я поступила в университет?
Виолетта улыбнулась с таким видом, как будто утаивала что-то важное.
— Ты сейчас похожа на кота, который слопал мышь.
Они заговорщически переглянулись, затем Виолетта ответила:
— Я тогда была твердо намерена предоставить тебе возможность самой решать свою дальнейшую судьбу, и раз уж тебе захотелось поступить в университет, то я добилась бы твоего поступления туда, чего бы мне это ни стоило.
— Даже если бы все остальные близкие родственники были против?
— Даже если бы против был сам Папа Римский.
Одри, усмехнувшись, посмотрела на мать.
— Неужели? И как бы ты со всеми ними справилась?
Виолетта, выдержав паузу, ответила:
— Я сказала твоему отцу, что, если он станет противиться твоему поступлению в университет, я уеду к сестре в Кентербери. — Вспоминая о своей смелости и решительности, Виолетта слегка приосанилась. — Слово «развод», конечно же, было в «Виллоу-Хаусе» запрещено, да я и сама не хотела доводить дело до развода. А вот недолгая разлука была, как мне казалось, вполне веским доводом. В «Виллоу-Хаусе» мне было трудно добиться того, чтобы к моему мнению прислушались, и время от времени приходилось прибегать к подобным демаршам.
