— Я е я, я е е.
— Довольно! — сказал Десмонд, соскочил с подиума и осторожно уложил женщину на пол.
— Ты — это ты, — сказал он, гладя ее по голове. — Моя милая Ей-Бо.
Зал затих, и Десмонд поднялся с женщиной на руках, и пошел сам, и повел нас цепочкой навстречу солнцу.
— Нужно ввести новую политику касательно больничных.
Трубайт стоял над нами на потрескавшемся от жары кургане. Его сетка заскорузла от пота. Солнечные лучи сверкали на металле его окантовки. Бобби не ослеплял. Было похоже, что просто Бог тыкает в него ножом.
— Об этом будет выпущен меморандум, — продолжал он. — Но по сути — никаких больничных.
Кто-то зашипел.
— Слушайте, люди. Прямо сейчас мы находимся на переломном этапе. Забудьте все, что вы слышали о суперсделках. Это всего лишь дымовые сигналы и солнечные зайчики. Ничего осязаемого. Ничего взаимозаменяемого. Я делаю для вас все, что в моих силах, но и вы должны помогать себе. Помогайте себе, работая каждый день. Весь день. Для нас. Для себя. Для «Царств». Они хотят, чтобы мы облажались. Вы слышите? Они хотят, чтобы мы все облажались.
Раздались аплодисменты, и Трубайт взбрыкнул, загребя сандалией пыль.
— Я обожаю всех вас, — сказал он. — Вы мои братья и сестры. В будущем сделают всеохватывающие биографии всех и каждого из нас — на полчаса эфирного времени. Вот как все это важно. Так что, друзья, сохраняйте свои «джей-пеги» с офисных вечеринок! А сейчас я хочу представить вам нового члена семьи «Царств», звезду нашего последнего инновационного предложения. Мы с ним знакомы уже давно, однако до небольшого разговора с доктором Голдфарбом я и представить себе не мог, насколько важен он может оказаться для нашего контент-отдела. Итак, выдадим Стиву наши аплодисменты!
Выдавать им, по большей части, было нечего.
Кто-то встал и начал трепаться. Другие нашли плоские камни, чтобы позагорать. Десмонд Мори, казалось, утешал сухую валежину. Ребята из Сент-Луиса охотились на скорпионов со строительным степлером. Ей-Бо натирала песком рану на голове.
Мы ели на длинных скамьях для пикников в глубине ангара. Бобби сидел рядом с Рени, скармливая ей лакомые кусочки сырой моркови, и ласкал ее аниматронные ножки. Дитц у стены делал стойку на кистях и болтал с Уорреном и девушкой с радикальным бальзамом.
— Алтамонт?[36] Самая лучшая голограмма, которую я когда-либо видел. Слушайте, любой более-менее известный шоумен, за исключением Чака Берри, в то или иное время был агентом ЦРУ. Сейчас это уже неважно. Вы, ребята со своими компьютерами, со своим самодовольством под пятой мирового капитала, за пару лет сделали то, над чем эти свиньи трудились десятилетиями.
— Я анархист, — сказал Уоррен.
— Я тебе вот что скажу, — сказал Дитц. — Все они дико напуганы.
— Ладно, а что же ты сам тогда здесь делаешь? — спросила девушка с радикальным бальзамом.
— А куда мне еще деваться?
Я сел на скамью рядом с Десмондом Мори, посмотрел, как он хомячит капустный суп из своей лоханки.
— Я скучаю по рагу Пэриша, — сказал я.
— Я вижу, знал ты человека, которого называли Пэришем?
— Почему ты так говоришь?
— Извини, — сказал Десмонд.
— Чем ты здесь занимаешься?
— Я Начальник Отдела Персональных…
— Ясно, но что ты делаешь?
— Выбираю стулья. Изучаю доклады по эргономике и выбираю стулья. Я ответственный за ответы на ЧАсто задаваемые ВОпросы. Веду Командное Приветствие.
— Когда-то оно называлось Первым Зовом.
— Ой, только не надо мне. Я тут один хотя бы сознаю всю эту срань. За исключением До-Царственников. Таких, как Дитц и Рени. Всегда хотел познакомиться с Генрихом. Когда я был совсем пацаном, пару лет назад, я заказал по почте его книгу. Я думаю, однако, что он уже не тот, что раньше.
— Интересно, что со всеми произошло.
— Разбросало.
— Мне нравится твой жилет.
— Точная копия того, который Неперсон носил в хижине воспитания.
— Нэпертон.
— Я тебя проверял, — сказал Десмонд.
По ангару разнеслось хихиканье Трубайта.
— Рени, — говорил он, — ты меня просто убиваешь. О чем тут еще говорить? Генрих — это классика жанра.
Дитц подсел к нам на скамейку, показывая на Рени и Трубайта.
— Вы гляньте на этих голубков, — сказал он. — Помните старую рекламу горных курортов в Поконо? Там еще были такие ванны в форме бубей. Они в эти ванны шампанское наливали.
— Червей, — сказал я.
— Они туда червей наливали? — удивился Дитц. — А я думал, шампанское.
Я подождал, пока Рени поднимется, и увязался за ней к сервировочному столику. Там громоздился сухой зиккурат из соевых пирожных и тортов из семечек.
— Десерт? — предложил я.
Она показала на кофейник, и я налил ей чашку домашнего варева — желтого, сладкого, газированного и холодного. В другом углу комнаты Трубайт демонстрировал героиновую походку, которую он разработал для совершенствования образа трансгрессивного долбоеба Гамлета.
— Вам стоит уразуметь, — разглагольствовал Трубайт, — что Принц Датский был капризным ребенком на попечении.
— Ну, — сказал я Рени, — если ты любишь этого парня…
— Люблю?
Рени открыла пластмассовый пузырек и высыпала из него щепоть порошка, похожего на металлическую стружку, себе в чашку, выпила.
— Это еще зачем? — поинтересовался я.
— Острая недостаточность счастья.
— Ну так давай, — сказал я, — смотаемся отсюда к чертовой матери.
— Ты и я? — спросила Рени.
— Ага.
— Сопрем микроавтобус?
— Ага.
— И только пятки засверкают?
— Как молния.
— Будем спать под звездами и капать кетчупом … на майки друг дружке?
— Прекрасно.
— Ты и я?
— В пизду Трубайта, — сказал я.
— Я так и сделала, — сказала Рени.
— В чем дело? Твои микрочипы? Твои ноги? Мы что-нибудь придумаем.
— Нет, не придумаем, — сказала Рени. — Почему люди всегда так говорят? Ведь ничегошеньки мы не придумаем. Будем таращиться друг на друга и спрашивать: ну что же ты ничего не придумываешь? Этот хрен сказал, что мы что-нибудь придумаем, а не придумывается ни хрена. Вот что мы станем говорить друг дружке, и только вопрос времени — когда.
