Сначала я посетил собор Св. Софии, построенный в период между 1045 и 1052 годом в стиле, заимствованном из Константинополя. Однако этот собор больше устремлен ввысь и значительно усилен массивными пилястрами вместо тонких колонн, обычно применяемых греками. Фрески внутри храма были выполнены в следующем столетии, но затем дважды реставрировались, в 1838 и 1893 годах, поэтому от первоначальных росписей остался лишь неяркий фрагмент композиции Константина и Елены. Наиболее известным украшением церкви являются бронзовые врата, которые предположительно датируются двенадцатым веком. Первая пара створок с узорчатой и очень хорошо отполированной поверхностью напоминает византийские ворота этого периода времени, хотя двойные кресты, поднимающиеся из цветочного базового орнамента, могут указывать на армянское влияние. На других вратах, которые, говорят, были привезены из Херсона, изображена серия рельефов, по своей иконографии и стилю выполненных в немецком духе. На этих створках имеются надписи на латыни. Мое внимание также привлекли стены алтаря, украшенные узорами из цветного камня и фаянса и расположенные в манере opus alexandrinum[20]. Было обнаружено несколько встроенных в стены больших глиняных кувшинов, которые предназначались для усиления резонанса церковного пения.
По темной витой лестнице, через анфиладу из семи дверей, запор каждой из которых потребовал значительных усилий, споров и много сожженных свечей, мы проследовали в сокровищницу храма. Там моему вниманию предоставили основные объекты показа, которые специально для этого вынули из стеклянных витрин. Первым экспонатом оказалась украшенная куполом дарохранительница из позолоченного серебра, восемнадцати дюймов высотой без учета креста, который был добавлен в семнадцатом веке. Купол поддерживают шесть черненых колонн. Каждая из образованных таким образом арок закрывается на двустворчатые двери, на которых имеются рельефы двенадцати апостолов. Тонкая работа этих рельефных изображений указывает на прямое влияние византийских художников, так же как и шесть медальонов на куполе. Однако надписи, хотя и сделаны на греческом языке, написаны неграмотно, а филигранные панели над вратами имеют восточное происхождение, очевидно армянское или кавказское. Затем последовала пара массивных ваз из позолоченного серебра высотой примерно десять дюймов, украшенных фигурами и мавританским виноградным орнаментом на более грубом рельефе. По словам хранителя музея, эти вазы являются наиболее ранними сохранившимися образцами чисто русской работы по металлу. Они были сделаны в Новгороде в двенадцатом веке под влиянием греческого искусства. По ободку каждой из ваз идет цитата из Библии, вокруг основы сосудов — легенды, согласно которым одна из ваз принадлежала «Петрову и его жене Варваре», а другая — «Петрову и его жене Марье». Надписи сделаны на славянском языке. Был показан также изящный византийский крест высотой примерно в два дюйма. Крест облицован серебряным золочением в виде шевронного узора. Медальоны на трех перекладинах и в местах их стыков были добавлены в семнадцатом веке, вероятно, вместо прежних, сделанных из эмали. И наконец, была продемонстрирована янтарная шкатулка, выполненная в то же время, в том же стиле, с теми же фризами из розочек и панелями с танцующими купидонами, что и шкатулка из Вероли, которая хранится в музее Южного Кенсингтона. Я уже начал размышлять, не подверглись ли вышеописанные вазы такому же влиянию, когда мое внимание привлек огромный золотой замбк с монограммой некоего великого герцога Голштинского. Это великий герцог получил престол благодаря императрице Елизавете, и предполагается, что он вручил ей этот замок на встрече в Финляндии, а она на обратном пути в столицу России оставила его в Новгороде. Поэтому этого экспоната не было в соборе среди других византийских сокровищ до середины восемнадцатого века.
В деревнях вокруг Новгорода разбросано несколько небольших церквей двенадцатого — четырнадцатого веков. По своему стилю и убранству эти церкви более скромны по сравнению с современными им храмами в районах Киева и Владимира — ведь Новгород был всего лишь купеческой республикой. Однако прямоугольная суровость, преобладание высоты над всеми другими размерами, поверхности массивных стен, пронзенные минимальным количеством окон наименьшего размера, объясняют предназначение этих церквей как аванпостов культуры и цивилизации во враждебном окружении севера и придают им неповторимое очарование и значимость. Наиболее известной из них является церковь Спаса на Нередице, которая была построена в 1198 году и сохранила без реставрации фрески того же времени.
Поэтому я заявил, что обязательно должен съездить в Нередицу, которая находится в пяти верстах от Новгорода. Сани были поданы, но где находится Нередица, мой молодой извозчик не мог сообщить. Нам нашли карту, и с ее помощью мы проделали путь через город, съехали вниз по крутому берегу и оказались на льду большой реки Волхов среди колонии замерзших на отмели колесных пароходов. Холодный колючий, как сталь, воздух погнал лошадь в сильный галоп. Мы скользили по льду, как по треку в Брукленде, согнувшись под накидкой в разные стороны спиной к пурге. Навстречу нам проходили другие, более тяжелые сани, которые тащили с близлежащих деревень трапециевидные волоки с капустой и соломой. В одном месте через реку проходила линия каменных сорокафутовых опор, вызывающих на фоне снежного ландшафта мрачные и пугающие ассоциации. Оказалось, что это новый железнодорожный мост, — хотя ни железной дороги, ни моста еще не было. На дальнем берегу, на фоне леса на горизонте вырисовывалась группа куполов монастыря, где, как мне сказал возница, когда-то была резиденция графини Орловой. Показалась и сама возвышающаяся на холме церковь, завершенная огромным луковичным куполом. Возле церкви стояла небольшая колокольня с конусообразной кровлей. Мы стремительно преодолели подъем с реки, пересекли поля и оказались в деревне с избами, увешанными рыболовными сетями и сетками для ловли раков. В деревне мы нашли церковного смотрителя, старика с седой бородой, который сообщил, что он с другими жителями Нередицы живет, как и англичане, на острове. Внутри церкви леса вели прямо в купол. Если это и мешало получить полную картину архитектурного облика, все же посетитель при этом имел возможность, по крайней мере, осматривать с близкого расстояния этот наиболее знаменитый цикл древних русских фресок настолько полно и удобно, насколько позволял холод. Это оказалось приятной переменой по сравнению с посещением монастырей в Афоне, где я привык, задрав голову, часами исследовать объекты показа. По своему характеру живопись напоминала росписи «популярной» школы, которая применялась в Леванте[21] и Южной Италии до тринадцатого столетия. Было необычно размышлять, что эти фрески и я, рассматривающий их, так сказать, через призму Леванта, находились на расстоянии всего лишь чуть больше сотни миль от Финского залива.
