Вспомнив, что еще не поблагодарила Ее Величество за платье, Шина быстро произнесла:
— Я должна поблагодарить вас, Ваше Величество, за ваш поистине щедрый подарок. Как видите, платье великолепно сидит на мне.
— Я так и думала, — ответила королева. — Вы просто очаровательны, моя дорогая.
Она повернула голову к маркизу:
— Вы согласны со мной, Ваша светлость?
Словно давно дожидаясь повода вступить в разговор, маркиз вышел из-за стула королевы и стал рядом с Шиной. Он поднес ее руку к губам и, глядя ей в глаза, сказал:
— Вы прекрасны, как весталка, или скорее как одна из нимф, которых древние боги когда-то прогнали с Олимпа.
Шина смутилась, как и всегда, когда ей делали фальшивый комплимент. Она попыталась высвободить руку, но маркиз угадал ее намерение и, слегка ухмыляясь, нагнулся и снова поцеловал ее.
— Шотландки не умеют принимать комплименты, — язвительно заметил он.
— Мы любим, когда они абсолютно искренние, — ответила Шина, и все засмеялись, как будто она сказала что-то на редкость остроумное.
— Выпейте вино, — настаивала королева, — и потом я покажу вам то, что, несомненно, позабавит вас.
— Что же это? — спросила Шина.
Глаза королевы, казалось, заблестели.
— Вы никогда не видели мою башню. Я построила ее возле дворца, чтобы мои предсказатели и звездочеты могли общаться с небесами и разъяснять мне тайную связь звезд и человеческих судеб.
— Я… я слышала о ней, Ваше Величество, — ответила Шина, стараясь казаться вежливой.
— О ней многие говорят, но немногим была оказана честь побывать внутри. Приглашаются только мои самые близкие Друзья.
С этими словами королева улыбнулась собравшимся.
Шина сжала кубок в руке и снова не смогла понять, почему ей так неловко, почему у нее такое странное предчувствие, что что-то не так.
Королева показала на кубок в руке Шины, и маркиз поднял свой бокал.
— Позвольте предложить тост, — сказал он. — За неизведанное и за будущее, что бы оно нам ни готовило!
Все собравшиеся подняли бокалы.
— За неизведанное! — повторили они.
Шина знала, что королева внимательно наблюдает за ней.
Она поднесла кубок к губам. Металл оказался холодным, а само вино, наоборот, почти теплым. Как кровь, подумала она, не понимая, почему эти слова пришли ей в голову. — — Пейте! Пейте до дна!
Королева нагнулась вперед.
— Это для вас. Знак моего расположения, моей симпатии, мистрисс Маккрэгган. Пейте до дна!
Шине ничего не оставалось, как выпить немного вина.
Она чувствовала, как оно устремилось ей в горло, почти как река во время разлива. Это не было неприятно, и поскольку королева смотрела на нее, она выпила содержимое кубка почти полностью.
Затем она повернулась, чтобы поставить кубок, ища глазами столик или пажа с подносом. И даже в этот момент она чувствовала, что все присутствующие также внимательно наблюдают за ней. В комнате воцарилось молчание, тяжелое зловещее молчание, как будто все перестали дышать. Шина могла только видеть их глаза.
Глаза! Глаза! Везде глаза! Наблюдающие за ней! Разглядывающие ее! На мгновение девушке показалось, что она оглохла. Они, наверное, говорят, а она их не слышит.
Но затем, подобно тому, как дым поднимается над огнем, Шина почувствовала волну, поднимающуюся по ее телу к мозгу — темную, страшную и зловещую волну. Она ощущала, как эта волна пробирается по ней, поднимаясь все выше и выше, пока не достигла головы, и поняла, что ею овладевает непреодолимая сонливость и со всех сторон на нее надвигается непроницаемая темнота.
Она предприняла последнюю отчаянную попытку прийти в себя, повернуться и убежать из комнаты. Но было слишком поздно! Волны тьмы настигли ее и полностью овладели ею. Шина почувствовала, что теряет сознание.
Глава 11
С Шиной происходило нечто странное. Из темноты, которая казалась абсолютно непроницаемой, пробился тоненький лучик света, не больше кончика булавки. Он то приближался, то снова отдалялся.
Слышался шум — шум поющих голосов и более низкий, басовитый голос, восхваляющий и пафосный. Этот шум тоже отступил, и снова осталась только темнота; определенно зловещая, не предвещающая ничего доброго темнота.
До Шины доносились выкрикиваемые незнакомыми голосами странные слова; имена, которые смутно казались знакомыми и в то же время пугающими.
Медленно, как будто возвращаясь откуда-то издалека, Шина постепенно начала распознавать песнопения. Они были на латыни, но смысл фраз до Шина не доходил.
— Quotidianeum panem nostrum hodie nobis da…
Неужели это так? Фраза звучала как Отче Наш, но задом наперед. Однако одурманенный, неподвижный разум Шины не смог с этим справиться. В воздухе висел тяжелый приторный запах ладана. Казалось, он заполнял ноздри и душил ее.
Прошло много времени, голоса отступили, вернулись и снова отступили, и Шина вдруг стала бояться того, что говорили. Она поняла, что не может больше этого слышать.
Она должна встать; она должна выбраться отсюда. Шина не могла больше подслушивать, потому что знала, все происходящее — зло. Она попыталась пошевелиться и в ужасе, какой она раньше никогда не испытывала, поняла, что парализована.
Ее конечности, казалось, были налиты свинцом и совершенно не слушались ее; но тем не менее она их чувствовала.
Ступни, ноги, руки, грудь — она это знала, все было на месте, но она не могла ими управлять.
Шина старалась изо всех сил, но не сумела даже пошевелиться. Она боролась с параличом, который был еще более ужасающим потому, что она могла бороться с ним только мысленно. Девушка хотела закричать, но губы ее оставались сомкнутыми, и ее голоса не было слышно.
И вот теперь Шина подумала, что мертва; но если это смерть, то что это за место? Где же она все-таки находится?
Голоса стали громче:
— Malo nos libera sed…
Теперь она поняла, что голоса окружают ее со всех сторон, Они доносились спереди, сзади, с боков — значит, это тут, а она находится в самом его центре.
Шина снова приложила все силы, чтобы пошевелиться, и осознала всю свою беспомощность плененной жертвы. Для этого не требовалось никаких цепей; ее тело не подчинялось ее собственным командам.
«Я должна выбраться! Я должна! Во что бы то ни стало!»
Шина знала, что не могла этого сделать.
Голоса не смолкали. Она попыталась открыть глаза, но веки не поднялись. Они давили на глаза, давили так сильно, что, казалось, тащили ее за собой в темноту, из которой она только что выбралась.
