31
Стефани
Кто-то помнил про день рождения Эмили. На адрес Шона ей пришла открытка.
В тот день в почтовом ящике, среди счетов, всякого почтового мусора и модных журналов, которые – теперь, когда Эмили ушла – никто даже не читал, оказался конверт, адресованный Эмили Нельсон. Тот же почерк, те же коричневые чернила, как на тех, что я нашла в коричневом конверте в туалетном столике.
Одна из открыток, что Эмили получала от матери каждый год. При взгляде на нее я покрылась мурашками.
Неужели мать Эмили все еще думает, что Эмили жива? Ее сиделка не стала сообщать ей печальное известие? Сочла маму Эмили недостаточно сильной? Или там что-нибудь еще? Неужели остатки материнского инстинкта подсказали старухе, что ее дочь все еще жива?
Тем же вечером я показала открытку Шону. Он уставился на нее, разнервничавшись и огорчившись, но изображая непонимание. Он прекрасно знал, что это. Шон сказал:
– Бедная старуха в маразме, она забыла, что Эм умерла. А Бернис не напоминает ей. Думаю, она позволяет миссис Нельсон верить, что ее дочь жива…
На какой-то миг я задумалась, может ли Шон лгать. Раньше он никогда не называл Эмили Эм. Кроме того: Эмили не мертва. Знает ли Шон об этом? Может, они жестоко разыгрывают меня? Была ли я игрушкой в каком-то их зловещем плане, который они выдумали вместе?
То, что я этого не знала и не могла спросить, открыло мне глаза: между Шоном и мной очень мало доверия. Хотя пылу и страсти это не мешало. Не каждую ночь, но достаточно часто, чтобы мы оба хотели оставаться вместе ради этого. Шон не был самым большим любителем обнимашек на планете. Я и не ожидала, что он таковым окажется. Он британец. Он был внимателен ко мне, когда мы занимались любовью, но потом что-то бурчал и отворачивался, словно хотел, чтобы я ушла. В конце концов я объявила:
– Тебе придется сказать мне, если что-то не так. Ты передумал? Скажи мне. Ты хочешь, чтобы я ушла?
– О чем ты, Стефани? – ответил Шон.
Это было хуже, чем если бы он сказал “да”.
* * *
Штамп на конверте не читался, но я смогла разобрать буквы “МИ”. Мичиган. Могла ли Эмили отправить открытку сама? Проявилось ли таким образом намерение заморочить мне голову окончательно? Стояла ли Эмили где-нибудь снаружи, наблюдая нас с нашей свечой и тортом, отмечающих ее день рождения? Без нее. Что она высматривала? Что задумала?
– Я могу вскрыть конверт? – спросила я Шона.
– Конечно. Давай.
Тем же паутинным почерком, коричневыми чернилами на открытке, как всегда, значилось “Эмили” и “От мамы”.
Если только Эмили не проделала великолепную работу по подделке материнского почерка, она не посылала эту открытку. И зачем ей отправлять себе поздравительную открытку из Мичигана, изобразив, будто открытка послана ее матерью?
Единственное объяснение – ее мать не знает, что Эмили умерла. Что она, как предполагается, умерла. Или ее мать знает что-то, чего не знаю я.
