Девушка поморщила нос, затем улыбнулась. Она рассеянно водила рукой по его нашейному платку, глядя в глаза герцога своими огромными глазами, темными, как бриллианты, завуалированные полуночными тенями.
– А как ты? Как прошла твоя поездка в Лондон?
Ее вопрос вызвал у Годрика улыбку.
– Довольно-таки хорошо, но…
– Но?
«Но я ужасно по тебе скучал», – хотел сказать он, однако слова застыли где-то между его горлом и губами.
– Не имеет значения. Пока был там, я купил тебе несколько подарков. Хочешь посмотреть?
– Подарки? – Ее лицо озарила улыбка, и у него перехватило дыхание от ее соблазнительных чар. Мужчина весь день ожидал, что она посмотрит на него именно так, как будто он прискакал на белом коне, готовый завоевать ее сердце.
Но Годрик не мог поверить, что читает именно это во взгляде Эмили. Он хотел, чтобы так и было, однако разве могла она хотеть его? Его, человека, который так много у нее отобрал?
– Конечно, я привез подарки. Нельзя же, чтобы вся радость досталась Седрику.
Он вынул свертки из кармана жакета и отдал Эмили, а сам сел рядом с ней на кровать. Девушка, развернув темно-бордовую бумагу, нашла первые две вещицы: расческу и гребень с бабочкой. Перламутровые крылья мотылька озарились лунным светом, опал сиял в темноте, как море в полночь. Она провела подушечками пальцев по поверхности бабочки на гребне и повернула лицо к Годрику, не ожидая, что он так близко. Они столкнулись носами, и Эмили, улыбнувшись, поцеловала его в щеку. Поцелуй бабочки, такой легкий, что он спросил себя, не почудилось ли ему все это.
– Они такие красивые. У меня никогда не было ничего столь прелестного. Спасибо.
Годрик покраснел. Он еще ни разу не видел, чтобы женщина принимала такие простые подарки с подобной признательностью и радостью. Он мог бросить королевские драгоценности к ногам Эванджелины, но она не выразила бы такой благодарности. Эта мысль почему-то пристыдила его.
– Я сам их выбирал. Мотыльки напомнили мне о тебе.
Она поцеловала его в другую щеку и посмотрела сквозь дымчатые ресницы.
– Я напоминаю тебе бабочку?
– Да. Они красивые, загадочные, притягательные, а еще их легко поймать, если использовать достаточно большой сачок… – Он посмотрел на ее губы, и его голос стал низким и хриплым.
– Годрик, по-моему, ты пытаешься соблазнить меня, – поддразнивая его, сказала она, но глаза девушки при этом не на шутку горели огнем.
– Постоянно, дорогая. Постоянно. – Его губы были так близко. Он страстно желал поцеловать ее. Он должен ослепить Эмили ярким пламенем своего сердца, как она ослепила его своим.
– Ты собираешься поцеловать меня перед сном? – Это был невинный вопрос, но в ее тоне содержалось нечто большее.
– Пока нет. – Он показал на сверток в ее руках. – Там остался еще один подарок.
Эмили порылась в упаковочной бумаге и нашла кожаный ошейник с именем, выгравированным на серебряной табличке.
– Пенелопа, – прочитала она радостным шепотом и вскочила с кровати.
Эмили прошла через комнату к маленькой корзине возле туалетного столика. Щенок крепко спал, не ведая, что творится вокруг. Девушка надела на собачку ошейник. Она застегнула пряжку и потрепала Пенелопу по головке, прежде чем вернуться к Годрику.
– Уверена, щенок будет в восторге утром, когда проснется.
Годрик едва не засмеялся.
– Думаю, так и произойдет. – Он поднялся, взяв Эмили за руку.
– Пойдем спать, дорогая?
Вспышка тревоги омрачила ее красивое лицо.
– Что-то не так?
Щеки Эмили покраснели.
– Я…
Но Годрик, поняв страх девушки, поспешил успокоить ее:
– Мы будем просто спать, ничего больше. Я слишком переживаю за тебя и хочу лишь держать в объятиях сегодня ночью. – В глубине своего черного сердца он действительно имел в виду именно это. Сегодня он хотел заверить ее в собственных честных намерениях.
Честные намерения. Что за сумасшествие промелькнуло в его душе? Годрик был неспособен на любовь. Как часто говорил ему об этом отец? Говорил, что, если бы он был способен любить, мама не умерла бы. Годрик умом понимал, что отец таким образом пытался облегчить свою скорбь, переложив груз ее смерти на сына, но он не мог не согласиться. Если бы он был старше или крепче, то поехал бы верхом в город и позвал бы доктора, пока отец заботился о ней. Но он этого не сделал. Он спрятался в гостиной, поджав колени к подбородку, слушая крики матери. А потом эта ужасная тишина – как она стучала в ушах.
«Моя вина. Всегда моя вина».
Вероятно, он был способен любить, между тем останавливал себя, потому что риск слишком велик. Он потерял мать, отца, сестру, которой не посчастливилось сделать свой первый вздох. Что, если он потеряет Эмили? Внутри у него все перевернулось от этой мысли. Он не должен привязываться к девушке, не должен что-либо чувствовать к ней. Так было бы лучше.
Но это все неправда. У него были к ней чувства.
Сильные.
Переживания Эмили сменились волнением, когда он повел ее через примыкавшую дверь в свою спальню. Он откинул покрывала на кровати, но не дал девушке забраться на нее. Его руки тяжело опустились ей на плечи.
– Разреши мне раздеть тебя. – Голос мужчины был мягким и глубоким.
Эмили следовало отказаться, но его взгляд из-под тяжелых век лишил ее дара речи.
Казалось, она смотрела в глаза обаятельного мародера, превратившегося в герцога, из ее романа.
Годрик воспринял это молчание как согласие, повернул ее спиной к себе и развязал завязки. Платье опустилось к ее ногам.
Его пальцы искусно развязали ее корсет, он орудовал шнурками, словно опытный арфист.
Эмили, будучи раздетой, задрожала, чувствуя себя некомфортно.
– У вашей светлости богатый опыт в этом? – Она сразу же поняла, насколько глупо прозвучал ее вопрос.
– Ты же знаешь о моей репутации, дорогая.
Она вздохнула, и он продолжил:
– Но мне еще никогда не было так приятно это делать.
Эмили не сомневалась, что скоро растает и превратится в лужу.
Наклонившись, он поцеловал ее, покусывая место, где плечи пересекались с шеей. Она почувствовала слабость и оперлась на него. Годрик поймал ее, прежде чем Эмили сползла на пол.
– Не торопись. Мы еще не закончили. – Он подтолкнул ее к краю кровати.
На девушке были только сорочка и чулки.
Годрик опустился перед ней на колено и похлопал по своему правому бедру.
– Поставь сюда левую ногу.
Она сделала, как он просил, испытывая головокружение от внутреннего голода, когда его руки поднялись по ее бедру, расстегнули подвязку и остановились у резинки чулка. Он спустил его по ноге, оставляя нежные горячие поцелуи на каждом дюйме обнаженной кожи, а затем освободил ее ступню. Потом Годрик повторил все то же самое с ее правой ножкой.
