Я знал.
– Как напьюсь, снова мечтаю ТУДА попасть. – Он мотнул головой в сторону, где предполагался юг. – Хотел было в военкомат идти, контракт подписать и уехать опять, может, пацанов бы своих встретил. Вот жизнь была, да, братуха?! Потом протрезвею, еще злее становлюсь. Постоянно драться хотелось, ходил, всех плечами задевал. Однажды вел дочку из школы, а в подъезде алкаши какие-то на газетке пьют. Я им – ребята, мол, начинайте заканчивать, они мне – успокойся, мол, командир. Я ждать не стал, перебил их довольно жестко, слышу, дочка кричит, аж заикается: «Папочка, ты их убьешь, отпусти их, ради бога!» Тогда только в себя пришел. Смотрю на нее, а она вся трясется. Так мне стыдно стало перед ней, прям до слез.
Гоша говорил, глядя перед собой и не мигая. Только делал сухие глотки, стараясь, чтобы не дрожал голос.
– Все, решил, больше не пью.
Это была правда. Даже на рыбалке он только чокался со мной.
– Потом думаю, почему ребенок о Боге помнит, а я нет?
Мы снова замолчали. Гоша привез меня к подъезду.
– Ладно, давай не раскисай. Не тряпка ведь, а офицер элитного подразделения. – Я неудачно ввернул нашу старую плоскую шутку. – Отцу привет.
– Он, кстати, тебя часто вспоминает. – Гоша вроде слегка оживился. – Помнишь, когда вернулись, пили у меня на кухне вместе с ним? Ты еще тогда на гитаре играл всякую херню? «Над нами горы подпирают небо косматой шапкой вековых снегов…» Как там дальше?
– «Здесь воздух почему-то пахнет хлебом и тает в сизой дымке гул шагов».
– Вот-вот. Когда, говорит, Санек придет, споет мне «Спецназ-блюз»? Батька мой ведь тоже бывший офицер. Все, пока.
Гоша приехал к дому, оставил пыльную машину во дворе и, взяв пакет со щукой, вошел в подъезд. Посреди лестничного пролета стоял, упершись кулаком в стену, нетрезвый дядя Витя, сосед сверху. Каждый день он с трудом возвращался с комбината, где работал крановщиком. В нормальном состоянии это был обычный тихий мужик, но, ежедневно выпивая после работы законные пол-литра, становился наказанием не только для жены и семилетнего внука, но и для соседей и даже случайных встречных. Пугал детей и их бабушек матерщиной, грохотал дверью, угрюмо бузил.
– А, боец… Когда будем из ротного пулемета?.. – загородив Гоше проход, обиженно спросил он и жестами изобразил стрельбу, едва не тыча грязными пальцами ему в лицо.
– На, Витя, держи, тете Кате отнесешь. – Гоша надел ручки пакета на его темный кулак. – И не греми ночью, ради бога.
Несколько дней мы не виделись, а сегодня вечером он позвонил. Я опешил – голос был пьяным. За пятнадцать лет я изучил его.
– Здорово, Саня.
– Здоровее видали.
– Тут, Саня, такое дело… У тебя старый камуфляж остался? Что-то я свой найти никак не могу.
– Где-то в шкафу висит, а что?
– Да бате уже давно обещал подарить, а он сегодня утром умер.
Земфире
рассказЗдравствуйте, Земфира! Пишет Вам жилец дома-интерната психоневрологического профиля номер восемнадцать Андрей Иванов. Вообще-то, меня правильнее было бы назвать воспитанником или вовсе пациентом, но мне больше нравится «жилец». Для воспитанника мне уже сорок четыре года, больным себя почти не считаю, а интернат – это ведь сначала дом, а потом уже все остальное, потому я и жилец этого дома. И еще. Когда человек смертельно болен, волшебники в белых халатах, врачи (прописью получилось как «враги»), говорят: «Этот не жилец». А мое заболевание неопасно, и даже поэтому я – жилец.
Если честно, я почти здоров. Когда-то давно, я не помню, но так записано в истории, меня укусил клещ и возникли проблемки. Полагаю, волшебники быстро их решили или почти решили, и теперь меня выпускают гулять за забор без присмотра. Я хожу вдоль шоссе. Мы все тут ходим вдоль шоссе, кого выпускают гулять, потому что идти больше некуда. Не бегать же по лесу, как психи! Мы стоим у дороги или ходим вдоль нее и машем проезжающим мимо машинам. Столько радости и удивления на лицах людей, едущих в этих машинах! Часто они улыбаются и тоже машут нам в ответ. Некоторые, особенно дети, удивляются до испуга, зато другие прямо смеются, им хорошо! Думаю, это оттого, что, привыкая к будням, они не ожидают увидеть беспричинное счастье.
Не знаю, как другие жильцы, зачем и почему, а я жду желтого автобуса, в котором ездите Вы, Земфира. Мне часто снится один сон, где Вы едете в маленьком желтом автобусике, похожем на буханку пшеничного хлеба, который иногда дают нам на ужин. Это очень вкусный хлеб, если свежий. Его запах сразу напоминает мне Ваш автобус из сна. Сон без сновидений – это брат смерти, а вот сновидения – это другая жизнь. И порой она реальнее настоящей. Подчас я даже путаю, где сон, а где явь. Я словно попадаю из одного сна в другой, когда просыпаюсь и засыпаю снова.
А Вы едете в этом автобусе хлебного цвета, и вместо звука мотора слышна Ваша музыка. Всегда одна и та же фраза, где Вы спрашиваете меня: «Хочешь, я убью соседей, что мешают спать?» Мне бы нужно ответить Вам: «Да, хочу!», однако я этого не скажу. Во-первых, потому, что в этот момент музыка Ваша делает меня свободным и легким и мне никто не мешает спать, а во-вторых, я понимаю, что Вы – одна из нас, если можете позволить себе такие слова. От этого мне радостно, а также и тревожно, ведь волшебники в белых халатах могут лишить Вас этой свободы за такие дела. Даже за такие слова.
Когда Ваш автобус проезжает мимо и скрывается за поворотом, тогда я слышу: «До свиданья, мой любимый город! Я почти попала в хроники твои…» Эти слова тоже обращены ко мне, я чувствую себя жителем этого города или даже самим городом. Я тоже попал в хроники. Неважно, Уфа это или Питер, это город нашего общего детства, где сиреневые улицы и дома из света луны. А когда я просыпаюсь окончательно, чувствую, как сзади подкрался на цыпочках кто-то чужой из того странного племени, о котором Вы говорите, что все тридцать лет они врут. Да, именно тридцать! Судя по дате в истории, я здесь уже тридцать лет. И тогда в нашем лунном городе бродит печаль, заглядывая в окна, но откуда Вы все это знаете? Ведь Вы же едете по шоссе, а не стоите на обочине и не машете сама себе руками. Как хорошо все же, что Ваша гора защищает меня от них, от этих волшебников! Врач – от слова «врать», я точно знаю.
Однажды, завидев Ваш автобус, я сложил ладони чашей и понял, что касаюсь пальцами Вашей головы. У Вас было лицо ребенка, которому еще не очень врут. Вы слегка улыбнулись мне и продолжили разговор с какой-то девушкой в кабине автобуса. Я ее не вижу, но слышу ее голос и Ваш веселый и в то же время нервный смех. Потому мне и кажется, что Вы говорите и спорите сами с собой. Вам не до меня, Вы ускользаете, остается только звук голосов и ощущение коротких волос, которые вряд ли отрастут по плечи. В этот раз, прежде чем исчезнуть, Вы сказали: «Голова моя гудит, но ничего не понимает, ничего не замечает, скоро лопнет – умру молодая, свободная». Сначала мне хотелось ответить не полушепотом, а криком: «Пожалуйста, не умирай, или мне придется тоже!..» А после я подумал, что и мне не хочется знать, что и как было вчера, мало того, не хочется знать, как и что будет завтра. И не знать ничего про себя! Может быть, Вы правы?
