— Куда это ты?
— Ты подумала, что мы с ним пить идем? А ты знаешь, что у него четверо детей, да еще и жена?!
— Жена! Да… — мямлил пьяный.
— А он бродяга! И много ли достанется семье от его получки, если он выпьет раз, и другой, и третий? Поэтому мне приходится идти туда, куда он ходит напиваться, и просить не давать ему ни капли спиртного!
— Па-па-па-па-па! — издавал нечленораздельные звуки отец семейства, удаляясь в обнимку со своим покровителем.
— Как напьется, так «па-па-па-па-па», как курица, по-человечески уже говорить не может, а только «па-па-па-па-па»! — возмущалась Лила. — А этот тоже, — обратилась она к дочери, глазами указав на Раку, — сегодня трезвый, а завтра тащи его домой на себе! Пойдет, а уж там и остановиться не может, и пьет, и пьет. А! — она безнадежно махнула рукой. — Кто ему запретит? Ни отца, ни матери у него нет, — и Лила глубоко вздохнула. — Не мать, так хоть брат был бы родной. Поэтому-то он и стал таким непутевым! Как ему хорошим стать? Просто не знаю, — с сочувствием в голосе задумчиво проговорила Лила и принялась за работу.
Зита с тревогой ждала возвращения Раки. Она уже несколько раз выходила во двор, на улицу, но он все не появлялся. Прошло два часа.
В синем небе блистали звезды. Зита вспомнила слова из древней сказки: «Месяц восседал, как падишах на бирюзовом троне, окруженный армией звезд». Ночь была тихая. Жара спала. Дышалось легко и свободно. Юное сердце Зиты было снова открыто добру, красоте и любви.
И вдруг она увидела темную фигуру, прислонившуюся к дереву. Подойдя поближе, Зита поняла, что это Рака, пьяный, как говорят сапожники, в стельку.
Зита осторожно подошла еще ближе к нему и сказала:
— Извините!
— Кто здесь? Кто? — встрепенулся он и посмотрел на Зиту. — Ты что пришла?! Уходи! Я, знаешь, хочу здесь быть один! — покачиваясь, бубнил Рака, и его глаза блуждали, отражая блеск яркого месяца.
— Вам надо отдохнуть, — нерешительно и робко сказала девушка.
— Как ты сказала? Отдохнуть? С чего это? — ерепенился он.
— Вам нужно идти домой! — более уверенно сказала Зита.
— А у меня нет дома и никогда не было! Но я все-таки жил где-то? — спросил он сам у себя.
— Конечно, вот и пойдемте, — подхватила она.
— А куда? Ты знаешь? — еле шевелил языком Рака.
— Знаю, пойдемте!
— Интересно, она знает, где я живу, а я не знаю, где живу! Ты правда знаешь, где я живу? Не обманываешь меня? — куражился артист.
— Нет, нет, нет! Пойдемте! — заверила его Зита.
— Ну тогда сейчас проверим, что ты называешь мои домом. Никогда его не было у меня, никогда!
Наконец Зита с трудом дотащила Раку до его лачуги.
— Здесь? Это он, да? — рассмеялся он. — Она называет это, вот это, домом! Да разве это дом? А ну, давай, заходи сюда! — пригласил он свою спутницу.
Они вошли.
— Это все, вот все это, эта дыра называется домом? Так, что ли?! — и пьяный артист неверным жестом руки обвел темные пустые стены своего жилища. Потом, пнув ногой стул и стол, он закричал: — Эту лежанку, эту печь и это окно ты называешь домом? Весело, да? — Он тяжело опустился на топчан, закрыл лицо руками и заговорил совершенно другим тоном. Раздражение, грубость, презрительная ирония — все исчезло.
— У других есть близкие люди, друзья, а у меня их нет. Нет у меня никого: ни матери, ни отца, ни брата, ни сестры, ни друга, ни товарища — никого! — И из его пьяных, мутных глаз потекли слезы. — Безотцовщиной меня называли. И точно, потому что улица меня родила и вырастила. Здесь мне, значит, и умирать придется. В переулке, в котором родился, среди бродяг и нищих!
Зита, затаив дыхание, слушала Раку, и слезы затуманили ее прекрасные глаза. Она очень сочувствовала этому несчастному пьяному парню, в сущности, золотой души человеку. Она его понимала, ибо знала, что сирота, словно дерево при дороге… Она не прерывала Раку.
«Пусть выговорится, пусть поплачет, может, легче будет», — думала она.
— Где жил, там и умру, когда придет время. В этой вот конуре или на улице найдут мое холодное тело! — слезно причитал Рака словами, заимствованными из какой-то сентиментальной пьесы. Он зарыдал и упал на свою «лежанку». — Выбросят на свалку! Конец представления! Гасите свет! — добавил он протяжным жалобным голосом и умолк.
— Кто это сказал, что у вас никого нет? — пыталась успокоить его Зита. Помолчав, она спросила: — Рака, может, перестанете пить?
— Перестать-то, конечно, не так уж трудно, только не все ли равно тебе, пью я или нет?
— А если мне не все равно?
Рака закрыл глаза. Зита, подумав, что он засыпает, взяла маленькую подушку и попыталась подложить ему под голову.
— Эй! Ты что делаешь? — вдруг всполошился он, уставившись на девушку ошалевшими глазами.
Она, ничего не отвечая, нежно смотрела на Раку. И он, успокоившись, быстро заснул.
— Нет, детка, что-то не помогает мне это лекарство, — со вздохом сказала Индира, обращаясь к Гите.
— Конечно, сразу не помогает, зато потом. Если будете принимать без перерыва, станет действовать. Так и господин Рави сказал: «Оно поднимет бабушку».
Гита, опустившись на колени перед постелью старушки, поднесла к ее губам чашку с лекарством.
— Ну, один глоток… второй… умница! — и Гита весело рассмеялась.
— Ах! — вздохнула Индира. — Вот когда ты была маленькой, уговорить тебя, чтобы ты выпила лекарство, было куда труднее!
— Она это умеет, — вмешался Пепло, который тоже подошел к постели бабушки с теннисной ракеткой в левой руке, — кого надо уговорит, а кого надо и поругает!
— О…о! Что-то ты стал рассуждать, совсем как большой! — одобрительно отметила Гита.
— Там тебя один человек ждет. Тот, который денежки всегда носит, — негромко сообщил Пепло и хитро улыбнулся.
— Носит, да не нам, — печально констатировала Индира. — У господина адвоката деньги отбирает твоя тетя и прячет. Деньги твоего отца и твоего деда никогда не достанутся тем, кому они завещаны, — безнадежно закончила она.
— Значит, мое предложение в принципе вас устраивает? — спросил адвокат Гупта, сидя в кресле напротив воспитателей Зиты Бадринатха и Каушальи.
— Я, пожалуй, еще о нем подумаю, — со смехом ответила Каушалья.
— Тогда давайте посоветуемся и с Зитой тоже, — предложил Бадринатх.
— С Зитой? — удивилась Каушалья.
— А я здесь! — объявила Гита, подходя к ним легкой и непринужденной походкой.
— А вот и она сама! — обрадовался Бадринатх.
— Как будто слышала, что мы только что о ней говорили, — хихикая, изрекла тетка.
