– Человек приехал к шефу. Хочет с тобой говорить.
– С каких это пор я стал популярной личностью?
– Сейчас пойдешь есть-пить в ресторан за столик. Про шефа никакой лишнего – с тебя глаз не будут спускать.
– А он сам нам компанию не составит?
На Кямрана явно возложили ответственность за рискованное мероприятие, и он был очень этим недоволен.
«Что за деятель такой явился? – недоумевал Рублев. – Кому это “мюэллим” не может отказать?»
По дороге Кямран повторил указания. Отвечать коротко, лишнего не болтать, особенно про подвал и наручники. Резких движений не делать, при попытке вскочить – уложат на месте. Зато есть и пить можно без всяких ограничений.
– Спасибо хоть на этом.
Рублева провели в ресторан через кухню, чтобы не смущать постояльцев гостиницы зрелищем человека в наручниках. Кухонный персонал сделал вид, что не заметил ничего необычного.
У входа в ресторан Кямран снял с Комбата наручники и поскорей отступил на несколько шагов, озабоченно покусывая тонкие губы. В глазах его ясно читалось: лично он ни за что бы не стал так рисковать. Но начальству виднее, ничего не поделаешь.
Рублев ступил на территорию ресторана следом за официантом, который нес на растопыренных пальцах полный поднос. В полупустом зале Комбат сразу сориентировался, кто его ждет – за одним из столиков сидел знакомый на вид старик с голым, как колено, черепом и лицом кирпичного цвета. При ближайшем рассмотрении оказалось, что столик в самом деле накрыт на двоих.
– Присаживайся, Борис.
Старик протянул руку с бледной, едва заметной татуировкой. “1934” – по одной цифре на каждом из пальцев.
– Шаин сказал, что отправил тебя по делам, но я его очень попросил послать кого-нибудь на замену. Мои просьбы он уважает, поэтому ты здесь.
– Теперь ясно.
После удачного посредничества Шаин не смог отказать бывшему цеховику, зеку, а ныне чрезвычайно уважаемой в деловых и криминальных кругах Баку личности. Он быстро усек, что Борис понравился чем-то старику и не стоит вести уважаемого человека в подвал и демонстрировать русского в наручниках. Тем более, если ты брал его с собой на встречу чуть ли не в качестве личного телохранителя – Ешь, пей. Проголодался, наверное, с дороги?
Комбат еще не решил, как себя вести, и неопределенно хмыкнул.
– Не удивляйся, заказ уже сделан. Такой же как тридцать пять лет назад, в ленинградской “Астории”. Знаешь, где это?
Рублев кивнул. На столе красовался стандартный набор холодных закусок и две порции отбивных с картошкой. Никакой восточной специфики.
– Но я не с того начал. Давай выпьем за ваших подводников, за помин души. Сегодня сказали, что конец – надежды нет никакой. Все там, на дне, в братской могиле.
На лице Комбата отразилось непонимание.
– Ничего не знаешь? На севере, возле Мурманска.
– Я в телевизор давно не заглядывал, – пробормотал Рублев.
Кусок застрял поперек горла. Столько ребят погибло!
– Ваши сказали, по новостям.
– Вообще-то я новостям не верю. Но такими вещами шутить не будут.
– Никто пока не знает точно, что там стряслось. Легла лодка на дно и не смогли никого вытащить. Так что давай за них, – старик разлил по рюмкам водку из графина.
– Давай!
У Комбата даже не возникло сомнения, с тем ли он пьет за упокой или не с тем. Если человек переживает, значит с ним не только можно, но и должно выпить траурную рюмку.
– Тридцать пять лет назад, в Ленинграде, я заглянул в ресторан. И случайно оказался за одним столиком с хорошим человеком, очень похожим на тебя. Человек пришел в штатском, потом оказалось он мичман-подводник. Два дня, как сошел на берег после плавания. Тогда офицеры получали прилично, не то что сейчас. До меня ему, конечно, далеко было, но в ресторан мог запросто позволить себе зайти. Слово за слово: так получилось, что я не стал ничего скрывать. Вижу, что не мент и не заложит из фойе по телефону. А я, говорю, цеховик. В курсе что это значит? Он улыбнулся, пожал плечами: “Боюсь, отстал от жизни”. Объяснил ему коротко, что такое подпольный цех. Тебе даже не буду пересказывать – по теперешним временам это детский лепет. За три станка для пакетов полиэтиленовых можно было загреметь. Пообщались мы с мичманом, глядя друг другу в глаза. Вроде не было у нас ничего общего, а посидели хорошо. Я потом на зоне часто его вспоминал.
Взгляд старика был обращен куда-то внутрь, как это бывает у человека, глубоко окунувшегося в прошлое. Потом он снова наполнил рюмки:
– Мы тогда тоже пили из графина. Терпеть не могу бутылок. Пузыри – они и есть пузыри. Графин – сосуд благородный.
– Значит, все погибли, – задумчиво произнес Комбат – он думал не о вчерашнем, а о сегодняшнем дне.
– Погибли. Я сегодня чуть не заплакал, когда услышал. А я ведь за всю жизнь плакал раза два-три. Тот мой друг, конечно, уже на пенсии, сейчас другое поколение плавает. Один только раз мы виделись… Все-таки ты здорово на него похож. И усы, и голос.
Рублев перестал наблюдать, кто за ним следит в зале. Водка – не хмельная, а горькая – раз за разом наводила на мысль о погибших. Собственная безопасность, свобода или несвобода показались незначительной мелочью. Вот только Ворона…
– Просьба одна – раз уж довелось вот так сесть за один стол… Может, и не вовремя.
– Ничего, говори. Значит дело насущное.
– Тут парнишка один провинился – номер иностранца обчистил. Шаин остервенел – засадил его в подвал. А у парня рука сломана.
– Сказать, чтобы выпустил? Он меня послушает, он знает, сколько весит мое хорошее отношение. Есть у меня за спиной охрана? Мне она не нужна. Даже бабки теперь не нужны – здесь, в своем городе, я все получу по первому требованию. А для дальних поездок время ушло, я уже не в той форме. Вот когда хватит удар, отвезут спецрейсом в клинику – в Германию или Швейцарию.
– Жалко парня – он ведь не знал, с кем связывается. Больше не будет.
– Говори еще, лови момент. Потом вряд ли до меня доберешься.
– Ничего больше не надо. Пускай только Шаин его выпустит и оставит в покое.
Глава 6
Следующую поездку Бурмистров с Багауддином предприняли в город. Эти двое как нельзя подходили друг другу – за всю дорогу обменялись в лучшем случае десятком слов. Чеченец сидел с прямой спиной, в рубашке, застегнутой на верхнюю пуговицу. Чувствовалось, что он боится расплескать хоть каплю своей ненависти к федералам. Даже если убить такого, пролить его кровь на землю, на этом месте вырастет особый сорняк, умеющий противостоять засухе, испепеляющему солнцу. Сорняк с колючками, которые впрыснут кому-то другому каплю яда и обычный человек сделается непримиримым фанатиком.
