Им нравилось волнение, которое их красота вызывает у мужчин.
Им нравилось волноваться.
Им казалось, что зло бессильно перед их чистотой, перед их мятным зубным порошком и замляничным мылом, перед их сияющей кожей, белыми носочками и глубоким знанием тригонометрии, наконец – перед их будущим.
И еще они думали, что зло – это что-то огромное, черное, страшное, очевидное, а не маленькое, жалкое и смешное, как Цвяга.
Катастрофа произошла весной сорок пятого, когда радио и газеты каждый день сообщали о боях в Берлине и в наэлектризованном воздухе пахло победой.
В тот майский день Кара уехала в Москву за генералом, которого выписали из госпиталя, где он провел почти два месяца.
Все это время Цвяга, Кирза и Тройкин пили почти без просыху, забавлялись с поварихами, прачками и поломойками с соседних дач, но днем они худо-бедно помогали Каре и Ольге в саду, вскапывали грядки и кормили лошадей. Раз в неделю Кара с Кирзой уезжала в Москву – проведать генерала, и в ее отсутствие не случалось ничего чрезвычайного.
Тот день стал исключением.
Накануне отмечали день рождения ефрейтора Тройкина и, конечно, набрались до чертиков, а потом вся компания долго отсыпалась и опохмелялась…
Кто знает, что там у них случилось, но когда Ева и Фрина вернулись с концерта, они нашли Ольгу в саду на коленях перед голым Амурчиком. Уродца рвало кровью, грудь его была сплошной синяк. Ольга была в панике – мальчишка умирал.
Ева бросилась к телефону, однако он, как назло, не работал, и тогда девушки решили бежать за помощью в караульную избу.
Они вылетели во двор и вдруг замерли.
Такого они еще никогда не видели.
Капитан Цвяга стоял посреди двора. Он был пьян и гол. На голове у него была фуражка с лаковым козырьком, а в руке – кухонный нож, и было непонятно, что страшнее – его длинный лиловый член, болтавшийся между тонкими кривыми волосатыми ножками, его безумная улыбка, шибающий тяжкий запах его сладкого пота или кухонный нож, который он сжимал в руке, большой нож, которым баба Сватья скребла полы и столы, нож с зазубренным лезвием, огромный и ржавый, похожий на какое-то омерзительное насекомое.
Чистота, мятный зубной порошок, земляничное мыло, белые носочки, сияющая кожа, тригонометрия, будущее – все рухнуло, исчезло, уступив животному ужасу, первобытному страху перед омерзительным ржавым насекомым, перед тупым безумием похоти, и девушки бросились наутек – в дом, под крышу, в укрытие, наверх, за дверь…
Фрина взлетела наверх первой, ворвалась в комнату и закрыла дверь перед носом у Евы. Закрыла, залезла под кровать и замерла. Она не слышала голоса Евы – только дыхание. Потом сдавленный крик. Потом сопение Цвяги. Его покряхтыванье. Скрип половиц за дверью. Всхлип. Потом потеряла сознание.
Так и не дождавшись девушек, Ольга вынесла Амурчика к колодцу – там он и умер. Она села рядом с ним и впала в полубессознательное состояние. Она не слышала, как автомобиль с Карой и генералом въехал во двор, не видела никого и не могла говорить.
Фрина очнулась от стука в дверь, помогла Каре уложить Еву на кровать, села рядом, взяла подругу за руку.
Через час они услышали первый выстрел.
Генерал был спокоен и тверд, когда прострелил Ольге сердце. Вторым выстрелом разнес голову ефрейтора Тройкина, третьим убил бабу Сватью, четвертым – двадцатилетнюю прачку, которая пыталась вылезти в окно, пятым – Ингуса, черного пса, попавшегося на глаза, шестым – Кирзу, прятавшегося за автомобилем, потом вытащил капитана Цвягу из кладовки и обезглавил ударом текинской шашки, после чего двинулся к дому…
Кара вывела девушек через черный ход, бросилась к забору, выбила две узкие доски, втолкнула в дыру девушек и полезла следом, когда седьмая пуля ударила ее в плечо.
Соседи с удивлением смотрели на растрепанных женщин, бежавших к дому, но когда хозяин – огромный мужчина с изрытым оспинами лицом – увидел шагающего через луг генерала с маузером в одной руке и окровавленной шашкой в другой, он взял винтовку из рук подоспевшего караульного и выстрелил.
После первой пули в грудь генерал пошатнулся, после второй, попавшей в сердце, остановился, после третьей – в лоб – рухнул столбом в траву.
Женщин отвели в дом, вызвали врача.
Через час рябой хозяин дома вошел в комнату, склонился над Фриной, дрожавшей под одеялом на узком диване, положил руку с короткими пальцами на ее лоб и сказал:
– В таких случаях принято говорить: все позади, и это правда, но я скажу больше: все впереди. У вас – все впереди. Как вас звать?
– Аня, – прошептала девушка. – Анна.
– Топоров, – представился он. – Лев Дмитриевич Топоров. Позвольте мне стать вашим будущим, Анна…
Глава 20,
в которой говорится о зеленой коричневой двери, доблестном Амадисе Гальском и морковном хвостике
– Он и стал моим будущим, – сказала Фрина, дыша мне в лицо. – Хотя тогда мне было не до того. Думала о двери, которую я захлопнула перед Евой. Почему-то казалось, что она была зеленой, хотя в генеральском доме не было ни одной зеленой двери. Все они были светло-коричневыми. Но та дверь до сих пор кажется мне зеленой… – Помолчала. – Не понимаю, почему я захлопнула ту дверь. Разум тут ни при чем – это было какое-то… это было какое-то животное движение… в общем, теперь ты понимаешь, что меня связывает с Евой и Карой… они эту дверь никогда не вспоминали вслух… а я – я не могу забыть… Кара однажды сказала об истории с генералом, что это ее вина, ее стыд, но это ничего не меняет… иногда граница между своим стыдом и чужим исчезает… и если человеческое хоть чуть-чуть уступает животному, то получается не чуть-чуть, а сдача со всеми потрохами…
Я молчал.
– Спасибо Топорову – он помог Еве устроиться. Позвонил в пединститут, и вскоре она стала студенткой иняза… если б не он, кто знает, как повернулась бы ее жизнь… а уж моя и подавно…
Я ждал.
– Той ночью я впервые в жизни не могла уснуть, – сказала Фрина. – Пыталась взять себя в руки и понять, что же произошло и как жить дальше…
Страх – вот что беспокоило ее больше всего. Она дважды оказалась во власти страха и не смогла совладать с собой. Сначала ее захлестнул ужас при виде голого Цвяги, который со сладкой улыбкой шел к ней через двор, сжимая в руке ржавый кухонный нож, и этот ужас мгновенно превратил ее в животное, способное только бежать, искать спасения, укрытия, забыв обо всем человеческом – о Еве, перед которой она захлопнула эту чертову дверь, оставив подругу один на один с голым похотливым зверем. Ужас не отпускал ее – каждая ее клеточка была ужасом. Маленький гадкий ублюдок с его длинным лиловым членом, с его сладенькой улыбочкой, человечек, вызывавший у нее только брезгливость, оказался самым страшным существом на свете, страшнее Гитлера и учительницы танцев, которая била девушек офицерским стеком по ягодицам. Цвяга, боже мой, ничтожный Цвяга превратил ее в жалкую безмоглую тварь, готовую на все, чтобы только не стать следующей жертвой. Ей хотелось, чтобы зверь насытился Евой, чтобы ему стало не до нее, не до Фрины. А когда проснулся стыд, нахлынула новая волна ужаса – при виде генерала, направлявшегося к летнему домику с маузером в одной руке и окровавленной шашкой в другой. Она бежала через луг к соседскому дому, ослепнув и оглохнув, и вдруг споткнулась и упала в траву, а потом приподнялась и увидела, как генерал падает наземь – прямой, весь в крови, и поползла, мыча и подвывая, а в следующий раз ей стало стыдно, когда обнаружилось, что она обмочилась…
